– А вот этот довод, Саске, – совсем не про деньги, – горячится Хендрик. – Я отлично знаю, сколько вы заплатили за этот дом, я сам к нему приценивался. Тринадцать тысяч флоринов! И ведь вы еще купили его в кредит! Как вы собираетесь расплачиваться, если твой муж не будет писать портреты или, чего доброго, впадет в немилость у городского совета?
– Как-нибудь расплатимся, – надувает губы Саския. – Спасибо, что так беспокоишься о нас, кузен, но, право, мы и сами не дадим себя в обиду.
– Зря ты так защищаешь его, сестрица, – как бы не пришлось тебе скоро вспоминать мои слова и горько плакать.
Хендрик поднимается, берет в руки шляпу.
– Погоди. – Рембрандт останавливает родственника. – Я услышал тебя. Что бы ты посоветовал?
– Тебе нужны покровители. Давай решим, кому мы могли бы подарить портрет. Приятный портрет, который показал бы, чем ты лучше Флинка.
– Спасибо, Хендрик, я подумаю об этом. Я очень ценю твою дружбу; конечно, ты хочешь как лучше.
Рембрандт провожает торговца картинами до двери и возвращается к жене, все еще потягивающей чай.
– Как ты думаешь, прав Хендрик? Сделаем так, как он предлагает?
– Это, конечно, твое дело. – Саския решительным движением ставит чашку на стол. – Но ты уже не мальчик, чтобы дарить свои работы и искать покровителей. Ты знаешь, кто ты такой, и я знаю, и все, кто хоть что-то понимает в живописи, тоже знают. Не бойся ничего.
В тот же день Рембрандт раскапывает в углу мастерской свою незаконченную «Бурю». После истории с Руффо он соскреб часть уже написанного: чтобы преподать Флинку настоящий урок, надо, чтобы работа мастера была заметно сильнее, чем получилось у подмастерья. Но потом Рембрандт так и не нашел в себе сил завершить начатое: картина не складывалась у него в голове, все время казалось, что он мысленно копирует ученика. Он плюнул и убрал подрамник в угол.
Теперь Рембрандт ставит его на мольберт. Семь лет прошло, доказывать уже нечего и некому. Флинка давно нет в мастерской. Самое время снова подумать о том, что может сделать учитель, разбуженный в бурю учениками. Ну, и помолиться богу, чтобы у них с Саске на этот раз родился здоровый ребенок. Сын.
12. Что смог унести
Бостон, 2012
Первое, что видит Иван, разомкнув веки, – лицо Софьи. Пока он спал, она, значит, разглядывала его с такой вот легкой покровительственной улыбкой: мол, куда бы ты делся от меня, дурачок? А может, ей просто хорошо, ей нравится, что он рядом… В таких сомнениях, чувствует Иван, пройдет весь день и бог знает сколько еще времени.
Чтобы Софья перестала смотреть, он притягивает ее к себе. Хотя ее тело, конечно, изменилось – не могло не измениться за эту почти четверть века, – оно, с удивлением обнаруживает Иван, осталось ему родным. Прежние ощущения приходят без усилия, как будто только и ждали своего часа.
– Как будто мы все это время были вместе, – шепчет Софья ему на ухо. У нее, значит, все так же? Или что вообще все это значит? Кольнув Штарка напоследок, сомнения, а затем и все прочие мысли исчезают на время, пока Иван и Софья возвращаются друг к другу.
– Ты совсем как мальчик, – щекочет она ему ухо, отдышавшись.
– Я очень давно не был с женщиной, – объясняет он немного смущенно.
– Двадцать четыре года?
Иван смеется.
– Нет, все-таки не так долго.
– Ты женат? – Софья спрашивает так, будто ее это не очень интересует: просто поддерживает беседу.
– Был женат. – Иван предчувствует следующий вопрос и сразу на него отвечает: – Дочери тринадцать лет.
Софья гладит его татуировку.
– А это ты когда сделал?
– Когда в институте учился.
– Почему поросенок летит?
– Это мы с одним другом сделали одинаковые. Мы так понимали суть нашей будущей работы. Чтобы свиньи взлетали. Чтобы невозможное делалось возможным.
– Видишь, у тебя получается. Было ведь невозможно, чтобы мы встретились, да?
– Да, вот я прилетел, и…
Они хихикают, как подростки, и снова прижимаются друг к другу.
– А почему ты у меня ничего не спрашиваешь? – отстраняется Софья через минуту.
– Не хочу.
Она снова смеется и кладет голову ему на плечо. Так они лежат молча, пока у Ивана не начинает звонить телефон. Это Молинари. Перед тем как взять трубку, Иван бросает взгляд на часы: восемь утра. Софья поднимается и идет принимать душ.
– Вставай и сияй, – выпевает в трубке не-шерлок-холмс. – Как твоя вчерашняя встреча?
– Продолжается, – отвечает Иван. И тут же думает: это я что, хвастаюсь?