— Тогда и не расстраивайся, — стал успокаивать новый знакомый. — Может, и здесь не поглядят, возьмут. Все-таки война сейчас, работать много надо. В случае чего, я за тебя горой встану и других подобью. Пробьем. Давно ты из деревни-то?
— Не так чтобы. Отец у нас умер, решили ехать в город. Сначала жили в «шанхае» у станции. Бывал, наверно?
— Бывать не бывал, а знал этот поселок. Сломали его…
— Сломали. И наш дом сломали. Потом комнату дали.
— Понял. Значит, ты без отца. У меня вот тоже с первого дня войны ушел, ничего не пишет. Мамка извелась, ревет. А я так думаю, не до писем ему сейчас, когда наши отступают. Он у меня совестливый, о чем он писать будет? Вот погонят когда фрицев — напишет… Ты вот что, давай всегда вместе. Согласен?
Венька был не только старше на год, чувствовалась в нем какая-то независимость, голубые глаза за белесыми ресницами пытливо приглядывались ко всему. Ростом он был ничуть не выше Алеши, зато плечи, грудь куда какие — взрослый парень.
— Колдун наш мастер, да? — сказал Венька.
— Интересный! Даже не думал, что так вот… Железное что возьмешь, ну, железка и железка. А он вон сколько всего порассказал. Как пойдем, полем или на трамвае?
— Пошли полем.
Кажется, вечность прошла с того дня. Все выходило не так красиво, как рассказывал Максим Петрович. Ох, как они гордились, когда в конце одной смены мастер объявил, что с завтрашнего утра они займутся выполнением военного заказа. Как все взрослые, станут помогать фронту, не будут даром есть хлеб в расчете на будущую специальность. Только тогда они догадались, почему на рабочем столе мастера в последнее время накапливаются какие-то замысловатые приспособления, почему он, улучив свободную минуту, склоняется над своими маленькими тисочками и все что-то вытачивает, примеряет. Шутка ли, они будут делать мины, вернее, детали для них: в других группах отольют оболочки, обточат их, приладят стабилизатор, а на их долю выпадет изготовление деталей взрывного устройства.
Радоваться-то они радовались, но недолго: работа была однообразной, изо дня в день одни и те же операции, до отупения одни и те же движения рук — и ничего для головы. Ребята не то что разочаровались, но попритихли, Максим Петрович видел, что не привыкли они к усидчивости, к сознанию, что в каждой работе, кроме интересного, есть еще и другое — необходимость выполнять, что и не нравится; пересаживал их с места на место, только операции мало отличались одна от другой. И настроение портилось. Алеша Карасев заметил как-то, что Венька еле шевелится, зевает безбожно. «Где работа, там и густо, а в ленивом доме пусто», — пропел ему и получил увесистую затрещину. На улице ко всему слякоть, тоска одна: дождь моросит и моросит который уж день, время тянется долго, особенно когда работаешь во вторую смену. Венька не выдержал, сказал с обидой о мастере:
— Только и научил Старая беда рубить зубилом чугунную чушку. А все эти марки сталей — когда-то до них доберемся.
И хотя ребята понимали, что мастер тут ни при чем, но никто не возразил Веньке. А вот прозвище к мастеру прилипло — стали за глаза называть Максима Петровича Старой бедой.
Мастерская — шагов тридцать в длину, шагов двадцать поперек. Стоят длинные верстаки, сдвинутые по два, меж ними железные сетки, оберегающие от осколков металла, когда те отлетают во время рубки зубилом. Тиски на верстаках привернуты через каждые полтора метра, на отдельных верстаках стоят маленькие сверлильные станки. Пол в мастерской деревянный, замаслился до черноты, а потолок для такого помещения низковат. Это была обычная заводская постройка начала века. Для мастера поставлен отдельный небольшой верстак, рядом тумбочка под инструмент: инструмент выдается и принимается по учету.
Сегодня перед выходным особенно плохо работается. Непросохшая от дождя одежда неприятно зудит тело. Венька Потапов сидит на высокой табуретке у сверлильного станка. На верстаке в ящике гайки с наружной резьбой. Он берет гайку, вставляет в гнездо маленького приспособления. В гайке со сложной конусной расточкой с обеих сторон запрессованы фибровые заглушки, в самом центре фибры надо сверлить отверстие. Оно должно быть тоненьким, тоньше спички, чуть нажал сильнее — и сверло с легким хрустом лопается. Непривычные руки не умеют нажимать на сверло равномерно.