Все эти имена, большая часть которых остается для нас всего лишь именами, говорят о том, что XII веку не хватает изобилия и разнообразия ярких личностей, которыми богат итальянский Ренессанс. Выдающихся людей в XII веке относительно немного, о нем не сохранилось такого количества воспоминаний и писем. Наш период не может претендовать и на художественный интерес к портретной живописи. Искусство XII столетия богато и самобытно как в скульптуре, так и в архитектуре, но это искусство типов, а не индивидов. Этот век не оставил нам портретов ни ученых, ни литераторов, даже портретов правителей и прелатов крайне мало. Не дошло до нас и изображений лошадей, сравнимых с теми, что украшают дворец герцогов Гонзага в Мантуе[3].
О предшествующих обстоятельствах, породивших это интеллектуальное возрождение, сложно говорить с какой-либо определенностью. XI век во многих отношениях темен, а X век – непонятен еще более, истоки интеллектуальных движений даже при самых благоприятных обстоятельствах проследить нелегко. Один из наиболее очевидных фактов конца XI века – быстрое развитие торговли, особенно в Италии, и, как следствие, оживление там городской жизни. Возникает соблазн провести параллель с экономическими и градостроительными предпосылками, которые современные авторы выделяют как объяснение итальянского Возрождения в XV веке. Но Ренессанс XII века не был сугубо итальянским, в действительности он был наиболее заметен к северу от Альп, где экономический подъем едва начинался, так что мы не можем объяснить динамику исключительно в терминах, столь близких к экономическому детерминизму. Наблюдался также определенный политический прогресс, как это видно на примере нормандских земель Англии и Сицилии, Каталонии, Франции в процессе феодальной консолидации; этот прогресс способствовал установлению относительного мира, развитию путешествий и налаживанию связей, которые лучше всего реализуются в мирном обществе. Все эти факторы имели значение как для Средиземноморья, так и в отношениях между Средиземноморьем и северными землями, в то время как процветающие феодальные и королевские дворы были, как мы увидим в следующей главе, центрами, отдающими предпочтение литературе как на латыни, так и на родном языке. Процветала, конечно, и церковь, так что и черное, и белое духовенство имело больше средств для путешествий, покупки и копирования рукописей и, соответственно, больше физических возможностей для обучения и научных занятий. Усиление папской монархии привлекало огромное количество клириков и мирян в Рим: его, как и другие паломнические центры, часто посещали толпы набожных странников, для которых написаны многие из «песен о деяниях» (chansons de gestes). Кроме того, в памфлетах, посвященных борьбе за инвеституру, в последующих канонических сочинениях и, в целом, в более обширном и лучше организованном своде письменных источников любого рода нашло отражение более точное определение церковной системы.
В то время как общее оживление духа естественным образом сопровождало более активную жизнь этой эпохи, в некоторых случаях мы можем выявить и более конкретную взаимосвязь с интеллектуальным движением. Так, возрождение римского права в Италии около 1100 года было тесно связано с развитием экономических и социальных условий, к которым была применима улучшенная судебная практика. Формирование паломнической литературы сопровождало рост числа пилигримов, которые отправлялись в Рим и Компостелу. Переводы научных и философских сочинений с арабского зависели от христианской Реконкисты в Северной Испании, которая к 1085 году достигла Толедо, а к 1118-му – Сарагосы, открыв знания сарацинов христианским ученым с Севера, с энтузиазмом обратившим взоры на полуостров. Появлению переводов с греческого способствовали завоевание норманнами Сицилии и Южной Италии, а также торговые и дипломатические отношения, поддерживаемые с Константинополем и городами-республиками Северной Италии. Географическое положение Салерно, безусловно, способствовало его возвышению до доминирования в средневековой медицине. История приобретала все больший объем и разнообразие по мере того, как все более разнообразными и увлекательными становились действия. Истории о Крестовых походах нуждались в крестоносцах задолго до историков!
Было время, когда сами Крестовые походы послужили бы исчерпывающим объяснением этого и любого другого изменения XII и XIII веков. Разве эти «дорогостоящие и опасные походы» не укрепили (или не ослабили!) монархию, не возвысили папство, не расшатали феодализм, не создали города, не высвободили человеческий дух и, в целом, не открыли новую эру? Разве Гиббон, например, не заявляет, что обнищание баронов-крестоносцев «вырвало у этих гордецов хартии свободы, которые снимали путы рабства, защищали хозяйство крестьянина и мастерскую ремесленника и постепенно восстанавливали сущность и душу самой многочисленной и полезной части общества»? К несчастью для всех этих догадок и поверхностной риторики, сегодня историки различают Крестовые походы и эпоху Крестовых походов и отмечают, что они были только одним из этапов, причем не самым важным, в жизни динамичной эпохи. Они тесно сблизили Восток и Запад, стимулировали торговлю, развитие транспорта и денежное обращение, активизировали многие другие уже существовавшие тенденции, но их интеллектуальные последствия менее ощутимы и, вероятно, менее значительны. Гиббон справедливо заметил, что «пыл усердной любознательности пробудился в Европе по разным причинам», если не вовсе благодаря «недавним событиям»; а один современный автор заметил, что «человек может много путешествовать, но мало что видеть», так что «Людовик Святой, как нам его изображает Жан де Жуанвиль, или же сам Жуанвиль не изменились интеллектуально во время Крестовых походов»[4]. В любом случае Крестовые походы не подходят нам в качестве отправной точки латинского ренессанса, поскольку он начался задолго до Первого крестового похода и эти два движения почти не соприкасаются.
3
В мантуанском Палаццо дель Те есть Зал лошадей, на стенах которого Джулио Романо вместе с учениками в 1530-х годах изобразил в полный рост скакунов герцога Франческо II Гонзага. (