Купание на Сене. Около 1869
Этот «Гарем», о котором я только что рассказал вам, Воллар, напомнил мне о другой вещи, написанной в том же году и изображающей «Восточную женщину». Я написал ее в Париже, в мастерской. Моделью была жена торговца коврами… Вот, пожалуйста, при этой мании любителей к моей старой манере, вот дело для вас: попытайтесь-ка найти эту картину.
Фантен-Латур. Мастерская на бульваре Батиньоль. 1870
В течение ряда лет я справлялся у всех торговцев коврами о «Восточной женщине». Наконец однажды мадам И., антикварша, у которой был магазин на Больших бульварах, почти рядом со мной, приглашает меня полюбоваться своим портретом кисти Бенжамена Констана. «У меня есть еще и другой портрет, но он написан менее известным художником. Я бы охотно рассталась с ним».
Я не полюбопытствовал справиться об этом «менее известном» художнике, но, отправившись после нескольких приглашений посмотреть Бенжамена Констана, я услышал от мадам И.:
«Нам посчастливилось найти только что покупателя, который заплатил триста франков за мой другой портрет, который писал какой-то Ренуар еще тогда, когда я торговала восточными коврами».
Глава VI
Во время войны 1870 года и при Коммуне
Ренуар. — Когда была объявлена война, генерал Дуе, мой знакомый, предложил мне служить под его началом. Предложение было соблазнительно, но я никогда не старался устраивать свои дела и всегда предоставлял событиям распоряжаться мной. Я предпочел просто оставаться на своем месте. Удачное предчувствие! В первой же битве генерал Дуе попал в плен и был отвезен в Германию. При моем хрупком здоровье я, наверное, сложил бы там свои косточки; зато теперь я проводил зиму в Бордо, куда был послан мой полк — 10-й конных стрелков.
Мой командир, видя мою жизнерадостность и, смею сказать, дух изобретательности, считал меня рожденным для военной службы и рекомендовал мне продолжать военную карьеру. Что, если бы я занялся всеми профессиями, которыми меня пытались соблазнить! Я уже рассказывал вам, что в моей юности Гуно — мой преподаватель сольфеджио в коммунальной школе, где я учился, — настаивал, чтобы родители отдали меня учиться пению. Я как-то встретил старого друга нашей семьи, который напомнил мне время, когда я пел мои соло в церкви Св. Евстафия!
Я вернулся из Бордо в Париж в 1871 году — как раз во время Коммуны. Мне пришлось тотчас же покинуть мою мастерскую на улице Висконти, потому что повсюду падали снаряды и оставаться там стало опасно. И так как тогда я решительно предпочитал кварталы левого берега, я нанял комнату на углу улицы Дракона.
К началу войны я стал приобретать некоторую известность; портрету Базиля, написанному тогда, даже посчастливилось быть замеченным Мане, который вообще не был склонен хвалить то, что я делал. Во всяком случае, так как перед каждой моей картиной он повторял: «Нет, это не портрет Базиля», я мог предположить, что по крайней мере однажды я написал кое-что не слишком плохое.
С войной мои дела испортились, и теперь, при Коммуне, я скитался без единого су из Парижа в Версаль и из Версаля в Париж, пока мне не посчастливилось встретить какую-то славную даму из Версаля, которая заказала мне за триста франков свой портрет и портрет дочери. Надо заметить, что я не получил от нее никаких замечаний ни по поводу рисунка, ни по поводу живописи. Впервые мне не пришлось слышать пожеланий ценителя: «Что, если бы вы еще несколько закончили фигуру!» Ну, еще полбеды, когда слышишь это от людей, решительно ничего не понимающих, но когда даже мой друг Берар!.. Показываю ему как-то этюд нагой женщины, которым я был достаточно удовлетворен, — и вдруг он говорит:
«Ах, если бы еще два-три сеанса!»
«А, вот как, благодарю покорно, я-то думаю, что о своей работе только я и могу судить — закончена она или нет!»
И так как Берар смотрел на меня с удивлением, я продолжал:
«Ну вот, если я пишу зад и у меня явится желание пошлепать его, — значит, он готов!»
Но вернемся к Коммуне. Эти блуждания между Парижем и Версалем были сопряжены с некоторыми неудобствами, меньшим из которых была опасность попасть в руки толпы коммунаров (которые насильно записывали в полки федералистов) с прелестной перспективой свернуть себе шею при возвращении в Париж друзей порядка.
Однажды, когда я писал этюд на террасе в Тюильри, федералистский офицер обратился ко мне: «Добрый совет — удирайте и чтобы вас здесь больше не видели, так как мои люди уверены, что ваша живопись только предлог и что вы снимаете карту окрестностей, чтобы предать нас версальцам».