И естественно именно этот момент проклятущий Перфильев выбрал для того, чтобы распахнуть эту громадину, по-моему вырубленную из цельного дуба. Получив основательную затрещину, я от неожиданности потеряла равновесие и наконец-таки грохнулась. Полированный паркет встретил меня очень недружественно, и на какое-то мгновение я, похоже, не только лишилась дара речи, но и возможности соображать. Наверняка, только этим следует объяснять все дальнейшее.
Перфильев продолжал оторопело пялиться на меня, впрочем, снизу было особенно хорошо видно, как на его веснушчатом лице удивление сменяется бурным весельем. Через мгновение негодяй захохотал, а потом уже знакомые заботливые руки подняли меня с пола, ощупали, отряхнули, повернули…
— Да это опять ты! Не сильно ушиблась? Наверно, маме следует не только объяснить тебе, что ходить следует, глядя перед собой, а не за спину, но и то, что подслушивание в цивилизованном мире считается не совсем приличной привычкой. Да и небезопасной… — античный бог, а это был именно он, заботливо отвел с моего лба волосы.
— Черт!
— Больно?
— До свадьбы заживет! И… простите меня.
— Мне кажется, я это уже слышал. Дважды, — улыбаясь пожурил он и взглянул так, что мне осталось только начать ковырять ножкой.
— Прекрати гоготать! — внезапно мое смущение и вызванное им раздражение нашли себе жертву в Перфильеве.
— Шереметьево оказалось ближе, чем я до сих пор думал, или ты угнала вертолет?
— Билеты и документы нашлись у Наташки в сумке, — мрачно пояснила я и, решив сменить тему, заглянула в мастерскую. — Ну и где этот тип?
— Который?
— Не дури мне голову, она и так уже почти не соображает! Естественно я имею в виду того самого…
— Вот он, — торопливо перебил меня Перфильев, пытаясь опять не начать смеяться.
Я во все глаза уставилась на своего неприлично красивого визави видимо в надежде, что он немедленно объяснит мне суть этой шутки, но он лишь улыбался той самой кривоватой улыбкой, странную неловкость которой я никак не могла себе объяснить. Не сразу решилась я открыть рот, но когда это все-таки произошло, вдруг чего-то испугалась и со стуком захлопнула его вновь.
— Простите? — вопросительно приподняв бровь, подсказал он.
В ответ я лишь отчаянно замотала головой.
— Нет? Тогда просто зайди в медицинский кабинет. Твой лоб пострадал достаточно сильно…
— Мама! — по коридору в нашу сторону пулей летел Васька-младший.
Он с разбегу кинулся обниматься, как обычно едва не сбив меня при этом с ног. Но этот номер программы уже был отработан достаточно хорошо, и я устояла.
— Мама? — на сей раз пришел черед удивляться античному Ивану, и я удовлетворенно отметила, что растерянность на лике греческого божества выглядит так же забавно, как и на лицах простых смертных.
— Совершенно справедливо, — мстительно подтвердил Перфильев. — Это та самая мамаша, по поводу умственного здоровья которой вы давеча и выражали сомнения. Теперь сами можете судить о справедливости или ошибочности ваших предположений. От себя лишь добавлю, что сегодня Мария Александровна превзошла сама себя.
Бог Иванов покраснел. Я видела совершенно точно. И это сразу же повысило мой жизненный тонус.
— Мама, — Васька дернул меня за руку. — У тебя здоровенная шишка на лбу.
— Знаю. Перед тобой наглядный пример того, что подслушивать под дверью не только плохо, но и опасно, — я дернула сына за ухо, а потом не удержавшись нагнулась и со смаком расцеловала в обе щеки. — Как прошел день, пузырек?
— Отлично! Ты уже познакомилась с Иваном? Правда, он классный?
— Более чем, — неопределенно промямлила я. — Если не считать того, что у него теперь действительно есть все основания считать меня ненормальной. А кстати, как вам удалось прийти к этому малоутешительному для меня выводу до того, как я… э… присоединилась к вашей компании?
Ответил Перфильев.
— Иван сомневался, способна ли хоть одна мать, находящаяся в здравом уме и трезвой памяти, пригласить ночного сторожа в воспитатели. Я взял на себя смелость уверить его, что одна такая, и при том вполне разумная, все-таки нашлась… И только он решился мне поверить, как подоспела ты!
Презрев обычные перфильевские шуточки, я уже совершенно серьезно взглянула на стоящего передо мной человека, на этот раз пытаясь разглядеть за поразительно красивым фасадом нечто неуловимое, то, что священники привычно называют душой.
— Вы сомневаетесь, что справитесь?