- Нет-нет. Если хочешь, можем позаниматься для начала… А потом отдохнем.
Он рассмеялся.
- Что я смешного сказала?
- "Если хочешь"! Ну, допустим, хочу. Только хватит моих монологов - сегодня твоя очередь поговорить. Могла бы?
Вместо ответа Катя стала быстро листать книжку, нашла нужную страницу и подала Жене, ткнув пальцем: - Вот отсюда…
- Начинать?
Он кивнул, и она приступила "с выражением":
- Станиславский. Годы жизни и деятельности: 1863 - 1938-й. Первая фамилия его - Алексеев. Происходил из купцов, но к купеческим занятиям имел равнодушие. Он мог все богатство отдать за театр. Вместе со своим другом Владимиром Ивановичем он открыл новый способ игры для всех артистов, не только нашей страны, но сначала, конечно, нашей. Ему хотелось, чтобы зрители верили, как дети, и даже не понимали: где это они очутились… и чтоб сами артисты думали, что это не выступление, а жизнь. Раньше они думали, что выучить роль, загримироваться и надеть костюм того человека - это уже все, а Станиславский учил, что - нет, он им кричал: "Не верю!", и они начинали снова, а он опять не верил, и они, уже Народные и Заслуженные, все нервы себе изматывали, а все-таки не получалось, как ему надо, и тогда он выходил сам и показывал. Показывал он гениально, все восхищались. Как он показывал, так никто не мог, но искренности у них становилось уже намного больше, и тогда сам Станиславский смеялся, как ребенок в пенсне - от радости, что похоже на жизнь… Он сделал свою первую постановку про царя Федора… - она вдруг остановилась с разгона, чтобы спросить: - Жень, я вот только не поняла: это была опера?
- Как опера?! - только что Женин взгляд был веселым, а тут омрачился. - Где опера? В Московском Художественном? Ты сама - как тот зритель, не понимающий, куда он попал…
- Я же сказала: веслом меня шарахнули! Все, вспомнила, это я с "Борисом Годуновым" спутала. И потом, в опере никогда не будет так правдоподобно, как в жизни - да? И еще в оперетте. А по мне - так это лучше, что не похоже… Уважаешь оперетту?
- Разве что издали. Не бывал.
- Как? Ни разочка?
- Нет.
- Значит, в первый раз пойдем вместе! Когда я в Москву приеду. Насчет билетов, я думаю, твоей бабуле отказа не бывает?
Он сделал неопределенный жест, означающий, что за бабкино всемогущество он не ручается, иногда оно срабатывает, иногда нет…
- Тебя такой свет не раздражает?
- Нет.
- А теперь мы книжки все закроем… отложим… и немного развеемся. После травмы надо мою бедную головку поберечь. Как тебе мой халатик?
Она прошлась перед своим учителем и покружилась.
- Нравится…
- Представляешь, он мне задаром достался! На вашем восьмом этаже жила супруга какого-то режиссера или дирижера, я точно не знаю, но ко мне она относилась замечательно. Это позапрошлое лето. И вот ей уезжать, а перед этим халатик был на балконе сутки или двое. Ну и, конечно, на нем голуби отметились. Так она побрезговала его брать в таком виде! А стирать уже было некогда. И подарила! Смешные люди… Такая фирма, а ей, видишь ли, от голубей противно… Голубь же - не корова! Теперь даже точечки не найдешь… а запах ее духов, странное дело, еще слышно…
Он покрутил головой и встал.
- Катя-Катя… Вот ты говорила, что тебе надо уехать отсюда… Необходимо, согласен. Чем скорей, тем лучше. Нельзя тебе жить в постоянном контакте с этим актерским домом…
- Это почему же? Если я сама в артистки наладилась?
- Нет, Катя, нет! - он стиснул ладонями виски: некоторые ее словечки казались ему нестерпимыми. - Ты видишь малую часть их жизни, одну двенадцатую! Люди в отпуске, все их установки - нестрогие, расслабленные… от столовой до кино, от пляжа до бара… Мне неприятно тебя пилить, да и права у меня нет такого, и все же… Пойми, нельзя тебе на это равняться… и довольствоваться обносками из этого дома!
Она оскорбилась:
- Да новый совсем халатик! "Обно-сками!"… А в баре я за неделю два раза была, из них один раз с тобой - много?
Он встал, прошелся. По-прежнему пела Мирей Матье.
- Ну хорошо, пили дальше, говори уж все, - разрешила Катя. - Басню никак не выучу - да? Увиливаю от твоей бабушки… Жень, я полы ей помою с удовольствием, сколько надо - столько раз и помою, это мне легче, чем пять минут экзаменоваться…
- Интересно, - прищурился он. - И как же поверить после этого, что ты с детства мечтала о театре? Что нет для тебя другой судьбы?
- Ругай-ругай, все правильно, - вздохнула Катя.
- Катя, а если б тут был дом не актеров, а журналистов, допустим? Планы были бы уже другие?
- Ну да, да, легкомысленная я! - жалко улыбнулась она. - Тогда я говорила бы, что с детства обожала писать заметки…
Он даже свистнул.
- Бесподобно! Послушай, но я-то ведь серьезно отнесся! Ксеня смеется, что я стал соковыжималкой, добывающей для тебя квинтэссенцию из всех этих книг… Нет, Катя, это не легкомыслие уже. Это вероломство!
- Ругай, еще ругай! Это у тебя от неравнодушного отношения, да?
Не видела она, не понимала, какой кислой показалась ему только что добытая "квинтэссенция"…
- Только не думай, что я неблагодарная какая-то…
Она вошла в освещенный круг, где стоял он. Возникший на стенке "театр теней" показал, как она поцеловала его несколько раз, поднявшись на цыпочки. И как он стоял, обескураженный и послушный, словно лишенный своих интеллектуальных доспехов, которые сделались вдруг до смешного ненужными, как средневековые латы и щит…
- Боишься меня? - насмешливо-ласковым шопотом спросила она. - Боишься, что это нас выбьет из графика подготовки?
На обворожительное это издевательство он не ответил, он целовал ее жадно, он хотел целовать ее всю, и она слабела уже. Впервые можно было хотя бы с самим собой не хитрить, не играть в прятки! Вдруг, посреди этих сладких вольностей, он оторвался, как забулдыга от вина, - чтобы задать вопрос:
- Катя… А могу я узнать про того матроса? С которым ты в витрине фотосалона?
У нее расширились зрачки.
- Ну Инночка… Неужели выставила? - она скрипнула зубами. - Жень, ты не бери в голову! Я зашла к подруге, она там работает. И был там матросик, он догуливал свои десять суток отпуска. И хотелось ему козырнуть на корабле, что есть у него девушка или даже невеста… Ну и попросил. А мне жалко? Да на здоровьичко! Но одно дело - перед чужими моряками, и совсем другое - на главной улице своего местожительства, правда же? Утром я или витрину им разобью, или они снимут, я не попрошу, я потребую!… Иди сюда, - она усадила его на топчан. - Ну? Хорошо все объяснилось? Про матросов нет вопросов? А теперь поцелуй меня…
Его уже не требовалось просить дважды, хотя и был он неловок. Потом она откинулась, давая себе передышку, и засмеялась:
- А все-таки видно: у вас на философском это не проходили!
- Не надо так, - морщась попросил он. - А то я подумаю, что тебе еще в седьмом классе легко давался этот предмет…
Влажно блестя глазами (под правым все отчетливее лиловел фонарь!), она дразнила его:
- В седьмом? Дай вспомнить… В отличниках не были, нет. Но интересовались, конечно… Поэтому и смогли, в конце концов, заинтересовать такого редкого типа! Тебя же надо под стеклом держать! В одном экземпляре. Ты ж один такой! Я, может, искала как раз такого… серьезного… образованного… целеустремленного до ужаса… всегда выбритого хорошо… Вот только мускулы, наверно, жиденькие… - Она пощупала и удивилась. - Слушай-ка, нет! Очень даже наоборот! Жень, а с чего это они такие у тебя?