Собрание русских, польских и чешских музыкантов. Панно для гостиницы «Славянский базар». 1871–1872. Собр. Гос. Московской консерватории.
Ввиду того, что архитектором зала место для картины было оставлено довольно высоко от пола, Репин трактовал ее намеренно в несколько декоративном обобщенном характере, рассчитанном на расстояние. Незадолго до отправки картины в Москву Совет Академии ходил смотреть ее в мастерскую Репина и нашел ее достойной его таланта и мастерства.
Высоко оценивая новую картину Репина, Стасов тогда высказал только сожаление, что — видимо не по вине автора, а по прихоти заказчика — «в программу картины не вошли некоторые из новейших композиторов русской музыкальной школы, которые должны были тут непременно находиться нераздельно с гг. Балакиревым и Римским-Корсаковым, как преемники и продолжатели Глинки и Даргомыжского»[136].
«Славянские композиторы» стоят совершенно особняком в творчестве Репина: самое назначение картины, долженствовавшей быть скорее декоративным панно, чем собственно картиной, исключительность задачи, усложнявшейся тем, что почти все действующие лица по необходимости писались с гравюр или в лучшем случае с фотографий и тем самым для автора закрывалась возможность проявить самое драгоценное свойство своего дарования — чувство жизненной правды, наконец срочность заказа и бесконечные капризы и придирки заказчика — все это создавало обстановку и условия, мало способствовавшие написанию произведения, действительно, достойного творца «Воскрешения дочери Иаира»[137]. В этой последней картине скорее улавливаешь черты будущего Репина, чем в «Композиторах». Какие-то элементы первой перешли и развились в дальнейших его работах, «Композиторы» стоят одиноко.
И все же в этой картине Репиным обнаружено незаурядное мастерство, а в отдельных фигурах, их обдуманной и острой характеристике есть большая жизненность. Николай Рубинштейн — единственная фигура, написанная прямо с натуры в картину, уже в Москве.
За этот заказ Пороховщиков отвалил Репину 1500 руб. — сумма и сама по себе по тому времени не малая, а для молодого, вечно нуждавшегося художника являвшаяся целым состоянием, казалось, надолго устраивавшим его судьбу.
В феврале 1872 г. Репин, уже пенсионер, автор двух нашумевших картин и собственник столь неожиданно свалившегося ему состояния, женился на В. А. Шевцовой[138]. В августе приехала из Чугуева мать художника, с которой он тогда же написал чудесный поясной портрет, небольшого размера[139].
Началась новая жизнь и новые работы, гораздо более значительные, чем все, что было создано до сих пор.
«Бурлаки»
1868–1873
Академический коридор 4-го этажа, в котором сосредоточены конкурентские мастерские, летом бывал особенно оживлен. Молодежь шумела, пела, свистала, громко смеялась и целыми ватагами сговаривалась о прогулке сообща куда-нибудь на острова, встречать восход солнца в белые ночи. Рассказывали чудеса о красоте окрестностей Петербурга. Репин не верил и сторонился.
В 1868 г. он все лето упорно, «от зари до зари», работал над программой «Иов и его друзья» то в мастерской, то в Академическом саду, на этюдах. По праздникам натурщики не позировали, и он отправлялся к Шевцовым, где были подростки-девушки. Целый день играли в фанты и вечером до упаду танцевали. Репин очень любил танцевать.
Конкурентам запрещалось уставом показывать свои работы товарищам, и в мастерскую других ни под каким видом нельзя было ходить. Любители прогулок ловили таких отшельников, как Репин, по коридору. Он вспоминает, как его, неохотника до всяких пикников и поездок за город, поймал как-то его сосед по мастерской, вольнослушатель К. А. Савицкий, известный впоследствии художник-передвижник, мастак ездить на загородные этюды. Хлопнув Репина по плечу, Савицкий без дальних разговоров объявил ему, что на следующее утро они вместе едут вверх по Неве на пароходе до Усть-Ижоры. Как ни пробовал Репин отговориться, ему это не удалось, и на другой день они уже ехали на пароходе.
137
Постоянные понукания и придирки заказчика вывели Репина наконец из себя, и он пишет Пороховщикову резкое письмо. «Сколько крови перепортили Вы мне Вашими понуканиями. После последней Вашей телеграммы я просто работать не могу. Работа из-под палки возможна ли художнику? Это так нетактично, чтобы не сказать — неделикатно с Вашей стороны. Клячу подгоняют кнутом, а не рысака. Испортили хорошее настроение духа, пошло неудачно и начал портить. Для всякой картины, особенно с таким назначением, как Вами заказанная, важнее всего первое впечатление. Если первое впечатление будет гадко, то этого уже не исправить никаким совершенным исполнением; значит, проиграем мы оба. Я ничего не смею предложить Вам, но испортить свою репутацию неудачным подмалевком из-за Ваших 1500 руб. я не намерен. Я лучше уничтожу картину и верну Вам деньги» (письмо от 26 февраля 1872 г. Архив В. В. Стасова в Ин-те русской лит-ры АН СССР).
139
Письмо к Стасову от 27 августа. — Там же. [См.