Выступаем по два раза в день, в городе афиши, народ валит нас послушать и на нас посмотреть. Участие Беллы Ахмадулиной взвинчивает рейтинг.
Сценарий проверен: после фильма выходим на сцену, рассаживаемся за журнальным столиком. Сначала к микрофону иду я и рассказываю о журнале, напираю на его уникальность ( единственный в своем роде, толстый, теоретический и весь - про кино). Дальше распространяюсь о характерных чертах современного мирового кинематографа. Окажись в зале Караганов, он бы поверил, что передача мыслей на расстоянии существует. Во всяком случае, его мыслей...
До того выступления перед большими аудиториями были мне в редкость. Рижский опыт основательно продвинул по пути освоения публичного вольного ораторства.
Отговорив, объявлял Элема. Климов рассказывал, как проходили съемки, как удавалось тайно протаскивать на главный стадион XIX Олимпийских игр в Мехико кинокамеру и работать, не имея на то специального разрешения - обошлось бы в копеечку. Сценарий, как выяснилось, был написан на пару с братом Германом, мастром спорта, прыгуном в длину и десятиборцем.
Последнее было симпатично - и я ведь входил как прыгун в авторитетные сборные, только на шесть лет раньше Германа Климова. Когда я покидал большой спорт, он начинал.
Следующий - Дима Шацилло. Диме дано задание повествовать о разлагающей роли секса, которым заражен буржуазный кинематограф. Даже разоблаченный порок почему-то притягивает. Диму слушали хорошо. Он был убедителен, при всем своем худосочном и предельно асексуальном облике..
Ну и на финал - Белла Ахмадулина. В узком платье в пол, в длинном шарфе, витком пеленающим тонкую шею и ниспадающим вдоль тонких рук, она не подходила, а снисходила к микрофону. И еще до того, как она вскидывала нежный подбородок, чтобы послать пространсту гибкие модуляции звонкого голоса, в зале уже понимали, что в жизни каждого сейчас случится нечто очень важное.
Начинала всегда со стихотворения "Мои товарищи".
Когда моих товарищей корят,
Я понимаю слов закономерность,
но нежности моей закаменелость
мешает слушать мне, как их корят.
Читала другие стихи. Потом ее долго не отпускали.
Обычно у настоящих поэтов - хорошая память на стихи, могут читать часами, причем не только свои, но и чужие. Так музыканты держат в голове сотни клавиров.
Пока мы по очереди солировали перед микрофоном, в ящиках, поставленных на рампу, накапливались бумажки с вопросами из зала. Странно - эта часть вечера, - ответы на вопросы, - сразу далась мне легко. Драматургу диалог привычнее...
А Белла в каждодневном общении оказалась человеком удивительно простым и обаятельным. Но так можно сказать о многих. А в ней еще постоянно чувствовалась нетривиальность, во всем просвечивал талант - в реакциях на окружающее, в метких, изящных словесных импровизациях, - общение с ней было этаким протяженным по времени легким праздником.
Идем своей группой через старый сквер, я впереди, с зонтом- тростью, в привозном пижонском тканевом плаще - можно носить на две стороны. Не захотел ходить в черном - вывернул, - оказался в белом. Сейчас я в черном. Слышу Беллу: "Даль у нас самый элегантный!.."
Она добра к товарищам. Это слышно и в ее стихах.
Спасибо Элему, подавшему мысль пригласить это чудо в нашу странную поездку.
Когда я еще колупался с заметками для газеты и отбивал пятки, испепеляя себя желанием стать мастером спорта, она, двадцатилетняя, уже умела расставлять слова вот так, например:
Припоминается мне снова,
что там, среди земли и ржи,
мне не пришлось сказать ни слова,
ни слова маленького лжи.
Короче, взирал на нее с восторгом, упивался возможностью быть рядом.
У того моего плаща большая пуговица болталась на нитке. "Так вы потеряете, - сказала Бэлла. - Придем в гостиницу, - пришью". И пришила. Ловко и накрепко.
Плащ давно стал узок, висит на даче вместе с той пуговицей, на память...
За обедом - коньячок. Как иначе, когда такая замечательная компания! Правда, Шацилло даже не пригубливал Мы же с Климовым знали норму. Что касается Беллы, то она в первый день не отказалась, на второй предложила сама, а дальше я не без ужаса стал наблюдать приближение проблемы. О ее существовании судачили еще в Москве, но не очень верилось...
Местная творческая интеллигенция своим вниманием нас не оставляла: кто присоединялся в обед, кто вместе поужинать, несколько раз большой компанией допоздна прошумели в гостиничном номере. В основном это были сценаристы и режиссеры с Рижской киностудии. Но вскоре Белла стала ходить в сопровождении сначала стайки, а потом и стаи местных поэтов. Эти наливали, не рифмуя.