«Только солнце — просыпаюсь…»
Только солнце — просыпаюсь,
за садовую ограду
тороплюсь к лесным завесам, —
в сумрак утра окунаюсь,
в эту пахнущую лесом
и рассветной мглой прохладу.
Глухо, немо, непробудно
Дышат тени по дорогам;
тронутые тиховеем
рощи — сказкой изумрудной…
Здесь не людям жить, а феям,
гномам, да единорогам.
И недаром всюду снятся
королевны, принцы, маги,
привиденья дней забытых,
что вовек не повторятся, —
кладов демоны, зарытых
в заповеданном овраге.
Тишину глуши окрестной
вопрошаю восхищенно
в это утро, в утро мая, —
сон весны почти чудесный,
мир на полпути от рая
на земле преображенной.
Лето («Балует летнее тепло…»)
Балует летнее тепло,
июльский день живет сугубо.
Смотреть и слушать лес мне любо,
не нагляжусь, пока светло…
А вот и шмель, гудящий грубо,
и пронеслась оса в дупло
седого дуба.
О, лес! Чудесен твой расцвет,
твой лучезарный праздник летом!
Зной… И блаженно в зное этом
весь рай земли в лицо нет-нет
пахнет мне воздухом нагретым.
И кажется полдневный свет
нездешним светом.
Оцепеневшую листву
не шелохнет. Лесная птица
примолкла и не шевелится.
В лазурном мареве живу
и время тишиной струится…
Иль это все — не наяву,
а только снится?
Монфор, 2 августа 1959 г.
На заре(«Мигов благостная длительность…»)
Мигов благостная длительность,
тишины лесной мечта,
утра на заре томительность —
эта сонная действительность
где-то в небе начата.
Из своей лазурной скинии
к ней склонился Ангел сна.
Тают в листьях дымы синие,
породнила цвет и линии
райская голубизна.
Снятся дали поднебесные
всей разбуженной земли.
Сердце рвет оковы тесные,
молит: «Сила неизвестная,
смилуйся и утоли!
Все равно! Пускай противится
трезвенный рассудок мой.
Пусть ему не посчастливится!
Верю, что душа — счастливица,
верю небу надо мной, —
Ангелу многоочитому,
что глаза дает уму,
может быть — и незабытому,
хоть плющом седым овитому,
вдохновенью моему…
Монфор, 2 августа 1959 г.
Кладбище(«Бродить по кладбищу в Монфоре…»)
Бродить по кладбищу в Монфоре
привычкой стало для меня.
Вначале я грустил… но вскоре,
всепримиренно в смерть маня,
дряхлеющие эти плиты,
решетки ржавые, кресты
предстали мне как сон забытый,
как сон тишайшей красоты.
Не на земле он, будто, снился,
а может быть — и на земле…
Но там не солнцем день светился
и ничего не знал о зле.
И люди были, но — другие…
Иль те же, но не во плоти.
Они, как ливни золотые
мерцали на моем пути.
И время течь остановилось:
ни прошлых, ни грядущих дней.
Все в вечности преобразилось,
все стало тихо-тихо в ней…
И мне на кладбище ни скорбно,
ни страшно более с тех пор,
от этой тишины надгробной
в старинном городе Монфор.
Монфор-Ламори, 18 августа 1959 г.
Звезды(«Безумец только может, — в этот век…»)
Безумец только может, — в этот век
отвергших славу жизни вышней,
скопцов душой, умом растленных злобой хищной
калек, —
молиться словом солнцу и луне
и звездам, нас как будто знающим,
и радоваться им, наш мир благословляющим,
во сне.
Не видят больше нас. Нездешний свет
угас в веках земной печали.
Рассудком звездные повержены скрижали.
Их нет!
И на земле родник любви иссох.
Живую душу люди вынули
из мира своего. И боги нас покинули,
и Бог.