Хотя в детстве я обладал неограниченной свободой и соответственно отнюдь не имел склонности к дисциплине, меня никогда не били. И это не было следствием педагогических теорий и постулатов — просто у моей матери был такой характер. Она любила своих детей. Она никогда не делала никаких различий между нами. Мы все получали от нее только любовь. Возможно, звучит чересчур умильно, но это правда. Когда ей самой случалось впадать в тоску, что бывало очень редко, я пытался утешить ее, говоря, что когда-нибудь я заеду за ней в «мерседесе». Как минимум, это свое обещание мне удалось сдержать.
Почему я об этом рассказываю? Воспоминания — источник моего восприятия себя. Кусочки мозаики, словно детали головоломки, складываются в мой собственный автопортрет, а в нем мало общего с теми портретами, которые нередко создают журналисты, сопровождающие нас по жизни — пишущие или телевизионные. В предлагаемых публике жизнеописаниях политика Герхарда Шрёдера, так называемого медийного канцлера, мне не всегда удается обнаружить свои личные побуждения и мотивы. Между тем, я всю жизнь пытаюсь вновь и вновь расширять свои рамки и горизонты.
Оглядываясь назад, можно заметить: мне всегда приходилось разбираться с такими вещами, которые не были мне привиты в нежном возрасте, как говорится, положены в колыбельку. Не все недостатки, открытые мною в себе, удалось изжить. Я утешаюсь тем, что встречал людей в самых высокопоставленных буржуазных кругах, чье поведение в социуме было невыносимым, причем они не воспринимали это как недостаток. Видно, для этого нужно обзавестись очень толстой кожей. Надеюсь, что я — разумеется, с некоторыми оговорками — все же сумел избежать подобной толстокожести. В этом отношении профессия адвоката стала мне хорошей жизненной школой.
И еще кое-что было важным и формирующим. В детстве никто не наставлял меня, не указывал, как поступать. Все испытывалось методом проб и ошибок. Сельская, крестьянская среда имела свои законы. Что хорошо и что плохо, часто решалось спонтанным шлепком, подзатыльником, а уж на это ни учителя, ни прочие, кто пытался меня воспитывать, никогда не скупились. Сегодня, размышляя о нравах сельской жизни, я понимаю, конечно, что в значительной мере там царил классический закон превосходства: право сильного. Структура верхов и низов была четкой, и это входило в состав моей реальности. Я был внизу, о чем недвусмысленно давалось понять даже в мелочах. Наш пастор утруждал себя подготовительными занятиями перед конфирмацией только с детьми из высшего общества. За остальных отвечал викарий. Я чувствовал в этом явное пренебрежение. Я знал, что меня тычут носом в отведенное мне место, и потому ненавидел пастора. Хотя тот пастор был всего лишь частичкой дремучей социальной системы, которая благополучно пережила времена кайзера и нацизм. Я противник такой системы, и мои оппозиционные взгляды выросли из подобных переживаний.
Я долго искал, прежде чем понять, каков мой единственный путь, чтобы выбраться из стесненных, иногда и удручающих условий, которые, как казалось, были жестко предопределены. Это был не целенаправленный поиск, а так — на ощупь, вприглядку. Я жил уже в Геттингене, где с 1962 по 1964 год работал продавцом в магазине скобяных товаров, когда начал интересоваться политикой. Помнится, Гельмут Шмидт очаровал меня, и в первую очередь его блистательная риторика. Но все же сначала я стал присматриваться, знакомился со всеми действующими партиями, пока не убедился, что в СДПГ сильнее всего ощущается то, чего я искал в политике: мне нужна была партия, не желающая мириться с современным положением классов в обществе. И возможно, лишь в СДПГ я впервые осознал все, о чем смутно догадывался, когда злился на пастора перед конфирмацией, и понял, что только учеба, только образование открывает путь из Тале в широкий мир и может обеспечить признание. Итак, я вступил в СДПГ.
Осенью 1962 года я случайно наткнулся на картонный кругляш, подставку из пивной: на нем я когда-то записал адрес вечерней школы, а потом и думать забыл. Он в полной сохранности провалялся в кармане моего пальто полгода — с той ночи, когда, играя с парнями в скат, я узнал, что мои партнеры, оказывается, каждый вечер по три часа занимаются зубрежкой ради получения аттестата. Теперь обнаруженный адрес стал для меня важным импульсом, и на следующий же день я записался в вечернюю школу. Наконец в моей жизни появился ориентир. В отличие от нелюбимой работы в скобяной лавке учеба доставляла мне удовольствие. Учение никогда не казалось мне мучением. Вечерняя школа стала осмысленным завершением трудового дня, поденщины, которая меня не удовлетворяла.