«Мы»; уже давно установили, что жизненные функции организма замедляются под воздействием холода — «вплоть до полной их приостановки в результате смерти от замерзания». При соответствующем охлаждении сердце делало всего один удар в минуту: таким образом, износ органов тела был практически устранен! «После многих и многообразных» — (о, какие различия им ведомы!) — «попыток в этом направлении мы к 1980 году продвинулись настолько, что могли дать полную гарантию надежной двадцатилетней гибернации — в течение этого срока организм погруженного в искусственную спячку человека стареет, по нашим оценкам, всего на пятнадцать недель.»/(Значит, те, кто заснул в 1980 году в возрасте шестидесяти лет, проснулись в 2000 году по-прежнему шестидесятилетними! Они прожили пять лет, вовсю наслаждаясь жизнью, и снова легли в клинику: снова дрыхнут в этой «ночлежке»?…)
«Прошу сюда»: сначала двухдюймовое, размерами с дверь стекло; ассистент снял бронзовым ножом клейкую ленту, которой оно было оклеено по краям: «Сейчас мы как раз осуществляем «пробуждение»; Вы сами будете свидетелем:/И — пока двое других помощников взваливали на себя стеклянную плиту, чтобы унести ее — мне вспомнились все вчерашние странности и загадки, которые сегодня разгадывались сами собой: стало быть, отшельник, этот старый козел, на самом деле был не старше шестидесяти и попросту время от времени отлеживался в «могиле»? Вот почему Инглфилд в ответ на мое младенчески-невинное предположение, что должен же он когда-нибудь проснуться…. ага! (Чем меньше знаешь, тем счастливее живется! В этот момент стальная дверь начала приоткрываться).
И снова — стеклянная плита! — Но теперь через нее можно было видеть все, что происходило внутри./Ассистент вновь пустил в ход нож; врач продолжал свою «лекцию»:
Мы планируем — в отдаленном будущем, можете Вы, естественно, возразить» — (Я?: я ничего не мог возразить, ведь рот мой был плотно забит марлевым кляпом! И все же у меня имелись кое-какие вопросы…) —: «периодически погружать все человечество в состояние гибернации: так, чтобы уже в скором времени все население планеты можно было разделить на две части, на два поколения — «бодрствующее» и «спящее». Небольшая часть бодрствующих обслуживает спящих, размещенных в стоэтажных высотных зданиях. Длительность жизни от трех до четырех сот лет станет нормой; я уж не говорю о том, что — при соответствующим образом усовершенствованной технике «складирования» — в Свободном мире появится место для вдвое большего числа населения.» / Я, весь в белом, словно привидение, проковылял, пошатываясь, окруженный четырьмя похожими (но не точно такими же — прошу обратить внимание!) фигурами, в помещение; внутрь этого Новейшего Святилища: я чувствовал, что силы мои на исходе — для меня все это было уже слишком! -
К стеклянному колпаку: —. -. -.: О, дьявольщина! (Закрыть глаза: не смотреть, главное — не смотреть!: Это было еще похлеще беременной кобылы по имени Джейн!)./Воняло невыносимо: дезинфекция! -
Горы волос!!!: Спускаясь с затылка, они проросли сквозь подушку; на пальцах громыхали ударяющиеся друг о друга метровой длины ногти./И врач пояснил — можно привыкнуть и к аду: разве это не немец сказал, «готов биться об заклад»? Да, среди немцев, что ни говори, рождались великие люди.[212] И без всякой гибернации. -
Питательная жидкость поступала через канюли и раз в неделю впрыскивалась в желудок: снизу нежные резиновые пузыри одновременно отсасывали нечистоты и опорожняли мочевой пузырь. Ассистент как раз, осторожно перебирая руками, вытягивал калоприемный шланг из тела спящей женщины — весь черный, вымазанный в ядовитой жиже (и вонючий). Обрезал ей волосы на голове, сделав прическу а ля Титус. Один ноготь я выпросил себе — в припадке нездорового юмора: и тут же получил его с милостивого позволения хозяев: Souvenirs, oh souvenirs!![213]
Одеревенелые члены. Полное отсутствие мышечного тонуса: кожа на подошвах стала тонкой, как бумага (чувствительной; делаются регулярные специальные упражнения). Ранки от уколов двадцатилетней давности заживали очень медленно: на них наклеены косметические пластыри, представляете себе?!/На всех стенах тикали и стучали часы./Посмотрим-ка на великого писателя (имя которого я с тех пор не могу ни слышать, ни читать без содрогания: дорого обошлась мне поездка на остров!): и у него с рук свисали отросшие ногти, напоминая кости гигантской рыбы. И он, изможденный недельным постом походил на скелет.
А теперь пробуждение:? — Он сам, lui meme, el mismo[214] взял устрашающих размеров шприц. Наполненный прозрачной как стекло жидкостью: в наши дни это может быть все, что угодно: виски, наперстянка, наркотик по прозванию «стеклянный гроб», беладонна: только уколись! — приставил его к телу —: и вонзил иглу глубоко: глубоко!: в похожее на скелет тело девушки: двадцать один, двадцать два: двадцать три: что я во всем этом понимаю?; я всего лишь бедный ниггер Уайнер из Дугласа на Каламазу!..………………………………
А теперь придется подождать: и мы ждем: врач, генерал, я; и та, похотливая, в белом. Между людьми-консервами. В могиле. И все часы идут очень…):
Ждем…/За дверью послышался шум. Там, похоже, шла борьба: голос сопротивлялся голосу, основание спорило с причиной: причина победила:!/Генерал наморщил лоб (изучая записку, которую он держал недрожавшей рукой: моя бы наверняка ходуном ходила! Но они, видно, привыкли к таким римским головкам!) — «Скажите Ингфилду: мы готовы предложить еще вот это!» (И дальше шепотом об «этом». Я отвернулся, чтобы не слушать; меня это не касалось!).
Ждем: вот уже и господин доктор морщит гладкий лоб….. /:А-а-а-а-х!»
Подними бахромчатую занавесь твоих ресниц!: длинная девушка явно ничего не видела. (Как перечеркнули ее лоб коротенькие прядки! — Непереносимо было смотреть на нее; воля все еще не возвращалась к ней (Я имею в виду волю к жизни.). Часы стучали безостановочно./И у великого поэта воля к жизни вроде бы начисто отсутствовала: я от души позабавился, глядя, как у него ни одно веко так и не дрогнуло! (А они кололи его, что-то бормоча в свои марлевые повязки.)
В коридоре: на одной из дверей начертана изящная анаграмма из двух букв — «Р» и «В» (под ней — со значением- нарисованы серп, молот и шахматная доска). Я вопросительно взглянул на своих спутников:?. И они подтвердили мою догадку, коротко кивнув: «Рылеев и Вовейкой» («Для обмена»).
Сорвал марлевую повязку с лица; блокнот в руках (на него можно превосходно опереться! Тем более в хорошо обставленной комнате. И запечатлевать подробности «пробуждения»):
Сначала — остро колющая боль где-то сбоку (в локтевом сгибе, от «пробуждающего» шприца.)/Сначала очень медленно; очень медленно зашевелился «внизу» большой палец, повинуясь приказам, исходившим «сверху», от «я»./Мглистые сумерки. — : «Но они спят теперь все меньше и меньше: сначала шесть дней подряд; потом пять, четыре, три; потом несколько раз по два дня подряд; наконец, одну ночь: нормально.»/«Нечистоты черно-смоляного цвета, это верно: питание вообще относится к труднейшей задаче в первый месяц.»/Предаются оргиям из страха перед жизнью?: «Это случается. Даже стало правилом; и у мужчин, и у женщин». (Как только на плоском барельефе первых представлений об окружающем проступит четкий профиль партнера; тут чаще всего и завязываются знакомства.)
Их, восставших ото сна, обеспечили всем с избытком — здесь, в «хорошо обставленной комнате», их ждет толстый том с богатыми иллюстрациями, рассказывающий о том, что произошло за двадцать проведенных во сне лет в технике, изобразительном искусстве, литературе: Этот стал великим человеком; тот спился и умер — «обвал воспоминаний» — у них уже для всего готова специальная терминология! — не каждому оказывался по плечу./«А кто же пишет этим соням учебные пособия?»: Комитет. (Естественно, кто же еще). «Это вовсе не так просто!» (с нажимом; поскольку я не торопился продемонстрировать им свое изумление: но мне уж и демонстрировать-то почти нечего!).
212
Наконец-то! (Граббе, «Готланд») — Правда, автор, даже заняв такую позицию, вновь стремится тем самым лишь найти отговорку: дескать, только в Германии существовал повод формулировать подобного рода максимы.