Прологи XIV в. донесли до нас упоминания о волховании среди монахов: «Рече игумен (монаху. — О.К.): „Изложи (из пояса. — О.К.) волшбу свою“. Отвеща: „Согреших, прости мя“. И рече игумен: „Измете волшьбы его“»[74]. Под волхованием в данном случае имеется в виду предмет языческого культа, талисман: «Вълхов есть и в поясе его вълхвование есть»[75].
Еще один источник, иллюстрирующий религиозное мышление монахов, — житие новгородского юродивого XV в. Михаила Клопского. Повесть начинается с появления Михаила в монастыре в ночь на Ивана Купала (по языческим представлениям, это колдовская ночь, в которую можно встретить существ из иного мира). Поведение необычного гостя, его зеркальное повторение молитв и вопросов, обращенных к нему, настолько усугубило атмосферу необычности, чуда, что только крестное знамение, которым осенил себя Михаил, убедило монахов, что он человек[76].
Сохранившаяся северорусская церковная архитектура XVI–XVIII вв. позволяет нам представить, какими были деревянные храмы Новгородской земли в более ранний период. Большие деревянные церкви строились с широкими гульбищами, предназначенными для праздничных пиршеств, причем зачастую трапезные устраивались более обширными, чем само молитвенное помещение. В этих трапезных обычно устраивали посередине два массивных подпорных столба, напоминающих человеческую фигуру с воздетыми кверху руками. По мнению Б. А. Рыбакова, эти богато орнаментированные столбы являлись схематичными изображениями рожаниц — языческих богинь плодородия[77]. Возможно, деревянные церкви строились с сохранением традиций древних языческих храмов, в принципе не противоречащих православию.
Погребальный обряд XIV–XV вв. также свидетельствует о творческом осмыслении в Новгородской земле византийских традиций. Археологами доказано, что курганная насыпь явилась следствием развития погребального культа в христианизируемом обществе. Курганный обряд погребения в Новгородской земле просуществовал до XV в. в соседстве с грунтовыми христианскими погребениями и православными храмами. Обряд этот вызвал нарекания со стороны церковной иерархии лишь после присоединения Новгорода к Москве, в условиях, когда сформировавшиеся там церковные обрядовые традиции стали восприниматься единственно христианскими[78].
В христианском Новгороде среди горожан встречались и откровенные язычники, которые откупались от властей особым налогом— «зобожничьем». Новгородская первая летопись старшего извода упоминает об этом налоге под 1228 г.: «А к князю к Ярославу послаша на том: „Поиди к нам, забожничье отложи, а судити ти по волости не слати; и на всей воле нашеии на всех грамотах Ярославлих ты наш князь; или, того не хощещь, ты собе, а мы собе“»[79]. В Новгороде проживало немало язычников и в последующие века, доказательство тому — многочисленные пункты о языческих обрядах в различных законодательных актах, а также упоминание языческих имен в официальных документах и берестяных грамотах. К примеру, в договоре Новгорода с немецкими купцами о спорных делах от 17 мая 1338 г. упоминается новгородский купец по имени Волос[80]. Имя для купца весьма подходящее, если вспомнить, что языческий бог Волос-Велес считался покровителем торговли. В берестяной грамоте № 215 (вторая пол. XIII в.) упоминается Домаслав-попович, то есть даже у сына священника было языческое имя.
В найденных берестяных грамотах XIV в. доподлинно распознаны 321 христианское имя и 113 языческих имен (в том числе неславянских). В грамотах XV в. — 144 христианских и 34 языческих имени[81]. В более ранних грамотах число языческих имен значительно больше.
Сохранился любопытный документ, помогающий полнее представить себе картину жизни новгородцев XIV–XV вв. — послание митрополита Фотия в Новгород 1410 г.[82], в котором митрополит дает новгородцам «наказ», как жить «по закону христианскому». Изучив этот источник, можно сделать определенные выводы о тех особенностях жизни новгородцев, которые митрополит считал недопустимыми для истинно православных христиан. Так, в Новгороде были популярны пиры-братчины, которые начинались с утра и на которые собирались не только миряне, но и священнослужители. Митрополита возмущал обычай пить на этих пирах до обеда, то есть до церковной обедни, во время которой совершалось причащение.