Большинство восточноевропейских диссидентов были людьми левых или лево-либеральных взглядов. В России диссиденты, как правило, были аполитичны, мало интересуясь вопросами социального страхования и экономического развития. Лишь немногие из них были страстными поклонниками Маргарет Тэтчер и тем более — генерала Пиночета. Отстояв свою духовную независимость под натиском «враждебной» партийной пропаганды, они неожиданно поддались пропаганде новой, антикоммунистической, хотя, казалось бы, их должно было насторожить уже то, что «новые» идеи с энтузиазмом пропагандируются на страницах тех же изданий и теми же людьми, которые вчера говорили о «строительстве коммунизма».
Диссиденты, осуждающие национализм, «охоту за ведьмами», несогласные с «крайностями» тотальной приватизации, готовы были перейти в оппозицию. Но только в качестве респектабельной политической силы. Мысль о том, что сторонникам демократии на Востоке предстоят новые длительные сражения, зачастую — в полной изоляции, казалась им столь ужасной, что почти никто не решался сделать этот совершенно очевидный вывод. Пуще всего боялись они обвинения в пробольшевистских симпатиях, отвергая любое сотрудничество с людьми из бывшего коммунистического лагеря, хотя после 1989 г., когда номенклатура выбрала капитализм, в этом лагере остались как раз наиболее искренние и порядочные (хотя далеко не всегда — разумные) люди.
В результате господствовал самый примитивный оппортунизм и конформизм. Сначала были отброшены упоминания о социализме («непопулярное слово»), потом смутные социал-демократические симпатии бывших диссидентов были «временно» отодвинуты на задний план. Критика реформ была тихой, патологически осторожной и невразумительной. Собственное «особое мнение» если и высказывалось, то так, что невозможно было понять, чем оно отличается от господствующего.
Так, диссиденты, утратив под натиском старой и новой номенклатуры власть и политическое влияние, добровольно отказались и от роли духовной оппозиции (забавно, что органом «духовной оппозиции» провозгласила себя в России именно газета крайних националистов «День»).
Политическое поражение диссидентов было заранее запрограммировано. Иллюзии 1989 г. были достаточно очевидными с самого начала. Массы оставались пассивными, а закулисная роль технократическо-«западнического» крыла номенклатуры в «демократической революции» была ясна всякому, кто хоть немного прикоснулся к политике. Правда никогда не торжествует над силой просто так. Правда должна сама стать силой, а для этого требуются годы упорной организационной работы, требуется, чтобы миллионы людей на собственном опыте научились разбираться в политике, бороться за свои права и интересы. Восточная Европа, сорвавшая железный занавес, была еще очень и очень далека от действительного освобождения.
Когда в 1990 г. я впервые попал в здание российского парламента — знаменитый Белый дом, меня больше всего поразили бесконечные и запутанные переходы между этажами и корпусами. Требовалось провести в парламенте несколько месяцев, чтобы научиться здесь ориентироваться. Во Дворце Труда, где размещалось профсоюзное руководство, ситуация была точно такая же. Некоторые люди, непривычные к аппаратной работе, предлагали выдавать сотрудникам самокаты или роликовые коньки. После того, как в российских профсоюзах в 1994 г. власть взяла «московская команда», возглавляемая Михаилом Шмаковым, люди, обсуждая предстоящие перемены, шутили: нам ничего не удастся реформировать в профдвижении, пока мы не перестроим здание и не избавимся от длинных коридоров. Тем временем аппарат управления продолжал расползаться по зданию. Увеличивавшееся расстояние от одного кабинета до другого прямо указывало на противоречия внутри организации.
Между этажами всегда в самом неподходящем месте располагаются двери. Новичка легко узнать: он то и дело пытается пробраться по коридору из одного корпуса в другой, не подозревая, что обязательно наткнется на запертую дверь. Впрочем, неожиданности случались и с людьми опытными. Дело в том, что двери не стояли на месте. Когда один из лидеров Всеобщей Конфедерации Профсоюзов, объединяющей профцентры бывшего Союза, перешел в российскую организацию, ему оставили прежний кабинет, но передвинули дверь, разделявшую две части здания. Потом отношения между двумя организациями несколько потеплели — дверь еще раз передвинули и, наконец, совсем убрали.