Ельцин — идеальное воплощение самых отвратительных черт русской души, самых позорных черт русского национального характера: безответственности, надежды на «авось», невежества, великолепного национального хамства, соединенного с подобострастием по отношению к более сильному, великодержавного самодовольства, смешанного с комплексом неполноценности по отношению к Западу. Короче, всего того, что всегда мешало прогрессу, что несовместимо с европейской культурой и свободой, что всегда препятствовало успешной модернизации страны. На этом держались царизм и тоталитаризм. В течение столетий власть в России использовала, развивала и поощряла пороки народа, чтобы укрепить себя. Правда, сама власть далеко не всегда страдала этими же пороками. Как раз наоборот. Правительству порой удавалось быть «единственным европейцем в России», проявлять динамизм, организованность, ответственность.
На сей раз власть действительно стала народной в худшем смысле этого слова: в ней нет ничего, что выгодно отличало бы ее от массы подданных. Такая власть неспособна провести даже насильственную модернизацию, не может даже установить эффективную диктатуру — она может только разлагаться и усугублять кризис общества.
России избавиться от Ельцина оказалось так же трудно, как человеку избавиться от собственных дурных привычек и пороков, алкоголику отказаться от пьянства. Это можно и нужно сделать. Но как это трудно и болезненно!
Почему более трети граждан страны, придя на референдум в апреле 1993 г., голосовали за Ельцина? И почему даже среди этой трети далеко не все проголосовали за перевыборы парламента? Что руководило их действиями? Вера во «всенародно избранного»? Но почему тогда не поддержали призыв к досрочным выборам? Или людьми руководил страх? Тогда — перед кем? Неужели — перед оппозицией? Нет, людьми владел совсем другой страх, куда более сильный, нежели страх перед националистической диктатурой. Они панически боялись самих себя, боялись необходимости выбора, собственной ответственности за судьбы страны. Они поддержали бы любую власть, которая избавила бы их от необходимости что-то решать и делать самим. Тот же страх перед ответственностью и переменами заставил миллионы людей голосовать за Ельцина в 1996 г.
Пусть ельцинская власть зло, пусть она неэффективна, бессмысленна, разорительна, но для огромной массы жителей России она оказывалась меньшим злом по сравнению со свободой.
Демократические порядки, свободные выборы — это всегда неизвестность и ответственность. Выборы 1991 г. были не страшны: там никаких альтернатив не было, все было известно заранее. Ельцин был единственным реальным кандидатом. Теперь предстояло совсем другое: выбрать одного из нескольких кандидатов с примерно равными шансами, выбрать парламент на многопартийной основе, разобраться в соревновании нескольких политических программ. Надо самому понять, кто прав, осознать собственные интересы, делать не то, что предлагают по телевизору, а то, что подсказывает совесть.
В 1993 г. этот страх перед свободой объединил тех, кто говорил на референдуме «да» с многими из тех, кто сказал президенту «нет» и даже с теми, кто вообще не пошел голосовать. Вопреки прогнозам Хасбулатова, говорившего о «расколе общества», страна вышла из референдума как никогда единой: единой в страхе перед свободой, в нежелании брать на себя ответственность за собственную судьбу. В 1996 то же на президентских выборах объединяло избирателей Ельцина со сторонниками Зюганова.
Режим Ельцина взялся проводить модернизацию России и бороться за торжество западных ценностей, но его режим был вполне традиционным, варварским и даже архаичным. Блок западников-реформаторов с Ельциным и окружавшими его провинциальными бюрократами дал «мальчикам в розовых штанах» то, что они ценили больше всего: власть и поддержку миллионов людей, которые их самих никогда бы не стали даже слушать.
Именно потому либерально-западническая интеллигенция так полюбила Ельцина. Ведь это был их идеал народного лидера: человек, совершенно далекий от всякой цивилизации, но готовый твердой рукой проводить реформы, предложенные ему «цивилизованными» советниками. Нечто вроде прирученного варвара.
Бывший секретарь обкома выполнял указания Международного валютного фонда с тем же рвением, с каким он раньше проводил в Свердловске очередную кампанию. Добросовестно и бестолково, не задумываясь ни о смысле своих действий, ни об их последствиях.