— О, конечно, смерть должна быть для вас праздником! — воскликнул Эдмон, задыхаясь от рыданий. — Из вашего сердца исходили лишь добрые мысли и великодушные желания, ваши руки творили лишь добрые дела. Но вот мы остаемся сиротами, лишаемся заботливой матери, потеряв славу свою и венец в лице нашего отца! Как же нам не плакать, — добавил он горестно, видя слезы сестер, — больше никогда не скажем мы: «мой отец, моя мать»; эти самые дорогие слова отныне не для нас...
— Послушай меня, сын мой, — прервала его Анна Симон, ласково улыбаясь, как если б она была здоровой, — вы будете говорить: «мои дети, моя дочь, мой сын», — эти слова не менее сладостны. Благословим всевышнего, ибо близок мой час, и мне посылается прекрасная кончина. Я желаю всем вам такого же конца, как мой, любезные дети мои.
Спустя несколько дней она скончалась. Тело ее дети несли вчетвером всю дорогу от Саси до Нитри три четверти льё. Они захотели исполнить свой долг перед матерью и никому не позволили разделить с ними драгоценную ношу, им помогали одни внуки, которые шли в белой одежде, символизировавшей их чистоту.
Я не упускаю ни одной черты, отражающей подлинную сыновнюю любовь, от которой в городах осталась одна видимость. Эти простые обычаи, столь согласные с нравами древних, ближе к истинной невинности и добрым правилам, чем принято думать. Возможно, что нынешняя развращенность вызвана забвением древних обычаев, или, вернее, наши старинные обычаи исчезли из-за нашей развращенности.
В конце 1728 года Эдм Ретиф узнал о смерти Розы Помбелен. Он сказал по этому случаю: «Я еще молод, но уподобился папаше Брадаржану», намекая на приведенный выше рассказ этого старца. Эдм облекся в траур и не снимал его два года в память отца и дочери.
[Глава X]
В 1729 году Эдм Ретиф сделался доверенным лицом всех трех сеньоров прихода и управлял их владениями от их имени. Дел у него прибавилось, дети были еще малолетними (старший сын только что поступил в семинарию), — и все это заставило его вторично жениться.
Прежде чем рассказать об этой поре, следует познакомить вас со второй женой Эдма Ретифа. Как всегда бывает, ее невзлюбили дети от первого брака; в деревне, где она была чужой, у нее также не было доброжелателей. Она мне мать, но говоря о ней со всею почтительностью, к какой обязывает меня это священное звание, я буду, тем не менее, совершенно беспристрастным. К счастью, чтобы воздать ей должное, достаточно рассказать правдиво о главных событиях, сопровождавших свадьбу, и описать ее дальнейшее поведение.
Барб Ферлэ де Бертро родилась в 1713 году в Акколе, небольшом поселке, расположенном при слиянии Ионны с Кюрой. Ее отец, Никола Ферлэ принадлежал к знатной семье, это был превосходный человек; благодаря безукоризненной честности, мягкости характера и набожности, он пользовался любовью всего прихода. Его супруга, моя бабка, рано умерла и дед женился вторично, на хорошей женщине, относившейся к двум его дочерям как к родным детям.
Моя мать была младшей; хорошенькая, белокурая, она отличалась живостью, даже бойкостью, от которой ее не сумели избавить. Ее баловали все в доме: отец обожал ее, восхищался ею и прощал ей все. Мачеха, еще более снисходительная, была с ней чрезвычайно нежна и любовалась даже недостатками своей милой Биби. Таким образом, в доме властвовала юная особа, меж тем как старшая дочь, обладавшая здравым смыслом и положительным характером, почти не пользовалась авторитетом. Бедняжке Биби впоследствии суждено было дорого поплатиться за своеволие юных дней.
Ее опрометчивостью было вызвано происшествие, нанесшее удар ее безоблачному счастью. Веселый и приветливый нрав Биби снискал ей любовь подруг; девушки собирались у нее по вечерам и были всегда желанными гостьями в доме, где приветствовали все, исходящее от Биби. Отец радовался, глядя на молодежь, царило беззаботное веселье, а его дочка была предметом всеобщего восхищения. Как-то осенним вечером засиделись допоздна; натрепали целую гору конопли, пересказали множество забавных сказок; Биби клонило ко сну, и она не позволила вынести костру и убрать комнату. Ее сестру не стали слушать, и легли спать. Едва все уснули, как из груды костры вырвался язык пламени, и тотчас же загорелся весь дом. Никола Ферлэ и его семья спаслись чудом, выскочив наружу в одних рубашках. Этот пожар нанес значительный ущерб благосостоянию семьи, и в дальнейшем она так и не оправилась. Дом сгорел вместе с прекрасной старинной мебелью, одеждой, бельем, купчими, серебром. Господин Ферлэ был так потрясен, что ничего не сумел спасти, не сберег и остатков состояния. Чтобы выстроить новый дом, он заложил земли и вошел в долги.