Как судья он не ведал жалости и сострадания; эти чувства он проявлял лишь как частное лицо. Некий молодой юрист, сын сборщика налогов, сделавшийся впоследствии известным адвокатом в королевском суде, выступая с речами, произносил их с необычайным пафосом, если дело давало к этому повод. Защищая как-то бедного крестьянина, у которого состоятельный буржуа из Кревана отсуживал наследство, юрист так растрогал присутствующих, что даже судья не мог удержаться от слез. Тем не менее бедняк проиграл дело и должен был вдобавок заплатить протори. Богач представил полноценный документ, а у бедняка не было никаких бумаг — они сгорели во время пожара, о котором я рассказывал.
По окончании заседания мой отец пригласил приезжего буржуа к обеду. За столом были достойный отец Антуан Фудриа, сборщик налогов и потерпевший поражение молодой стряпчий. Эдм Ретиф в душе был уверен в правоте крестьянина. Он вызвал его к концу обеда, тот явился и стал просить отсрочить ему уплату проторей, составлявших незначительную сумму. Эта сцена так растрогала приезжего, что он отказался от причитающейся ему доли и выдал расписку. Бедняка отпустили.
Когда тот ушел, судья отвел гостя в сторону и попросил уделить ему время для частной беседы. Он высказал гостю свои сомнения в справедливости приговора. Доводы судьи были так убедительны, что истец заколебался; однако отсуженный им участок был ему очень нужен, и он уехал, не совершив акт справедливости. Кюре, судья и сборщик, посоветовавшись, решили сообща приобрести на свои средства небольшой участок земли, смежный с полем проигравшего бедняка, и отдать ему, дабы вознаградить за потерю. Они тотчас же исполнили свое намерение, поскольку судья был одновременно и нотариусом, и послали за бедняком; ему предложили поставить подпись под купчей, не сообщив, кому он обязан щедрым подарком. Крестьянин заключил, что простивший ему протори и тут проявил великодушие. На следующий день он отправился в Креван поблагодарить буржуа и понес ему гостинец — немного дичи и домашней птицы. Пораженный этим, буржуа заявил, что не имеет никакого отношения к покупке участка, но догадался, кто вознаградил крестьянина за потерю. Он тотчас же написал своему арендатору в Саси, чтобы тот дал бедняку выбрать в его владениях участок, равноценный отнятому у него по суду, и закрепил его за ним. Распоряжение было исполнено, и крестьянин получил два поля вместо одного и сделался другом и любимцем своего бывшего обидчика, который впоследствии неизменно его поддерживал.
Всякому ясно, что в больших городах не может быть судей, которые бы так хорошо знали всех жителей. Но мы осмеливаемся просить сеньоров приходов предоставлять своим вассалам подобное преимущество; пусть будет меньше знаний, но больше честности, — это принесет огромную пользу при первичном разборе дел. Впрочем, судья и податной инспектор, проживая в своем приходе, осведомлены обо всем, и могут всегда предупредить злоупотребления или пресечь их в самом начале. Но продолжаю прерванное повествование.
Когда заседание кончилось, все стали поздравлять молодого оратора, его отец — податной инспектор — похвалил его, сказав, что он продолжает дело Эдма Ретифа. Тут он вспомнил одну защитительную речь моего отца, когда тот был адвокатом, а судьей его предшественник, мэтр Бужа.
Некая крестьянка подала в суд жалобу на своих детей, прося утвердить ее право пожизненно распоряжаться имуществом покойного мужа. Просьба была необоснованной, но Эдм Ретиф, желая повлиять на детей и растрогать их, подготовил речь об обязанностях детей в отношении матерей. Сам он был примерным сыном и относился к своей матери именно так, как истица хотела, чтобы относились к ней дети, посему он и говорил от всего сердца. Эдм Ретиф нарисовал трогательную картину: поведал о горячей любви вдовы к ее двум сыновьям и дочери, о лишениях, которые она терпела, когда они были маленькими и ей пришлось, после смерти мужа, одной поднимать их. Она трудилась день и ночь, говорил он, всем известно, что она отказывала себе в самом необходимом, лишь бы дети ни в чем не нуждались. Публика плакала навзрыд, слушая его рассказ, и восхищалась поведением матери. Взволнованный и тронутый до глубины души судья воскликнул:
— Стойте, стойте, мэтр Ретиф, вы расставляете правосудию ловушку; природа и разум на стороне матери, но закон на стороне детей.