Многие сочинения Ретифа имеют полуавтобиографический характер, где он часто выставляет в них под вымышленными именами своих родственников и знакомых, передает события и факты своей жизни, разумеется, привнося в эти рассказы и характеристики все, что подсказывало ему его необузданное воображение. На наиболее последовательное изложение переосмысленных событий своей жизни претендует многотомный роман «Господин Никола, или Разоблаченное человеческое сердце». Эта огромная летопись целой жизни. Нет мелкого происшествия, интимного переживания, нет даже неблаговидного поступка или постыдной мысли, о которых бы Ретиф не рассказал без утайки, с предельной откровенностью.
В шестнадцати частях «Господина Никола», впервые опубликованного в выпусках, выходивших с 1794 по 1797 г., выпукло обнаруживается стремление Ретифа к реалистическому изображению действительности: типография, обстановка работы, подробности деревенской жизни, быт провинциалов и мелких парижских буржуа, повседневные заботы, происшествия, все это описано так рельефно и верно, что вводит читателя в круг интересов и понятий героев и переносит в современную автору жизнь Франции. Ретифу несомненно удается обнаружить типичное и, не запутываясь в подробностях, он вскрывает суть социальных явлений и передает самое характерное в людях разных профессий и положений. Свойственная автору искренность тона придает иным страницам подлинный пафос: там, где Ретиф возмущается или негодует, раскаивается или высказывает восхищение, читатель ощущает биение горячего сердца.
Доступнее по объему и, пожалуй, ценнее с познавательной стороны, поскольку он рассказывает о мало известной области жизни Франции XVIII века, другой роман Ретифа — его «Жизнь отца моего». Задавшись целью описать жизнь отца, Ретиф на этой основе показал преимущества деревни перед городом, как их понимали в то время под влиянием Руссо и его школы. Романист развернул превосходную по своей полноте и правдивости картину французской деревни в третьей четверти XVIII в. Написанная Ретифом с целью «воздвигнуть памятник добродетели отца», как говорится в предисловии, книга превратилась в маленькую энциклопедию деревенской жизни. Отметим прежде всего литературные достоинства романа — сжатость и простоту слога, живость диалогов, лапидарность описаний — все это делает книгу легко читаемой, особенно по сравнению с витиеватостью и манерностью слога, распространенными в его время. «Жизнь отца моего», разумеется, книга своей эпохи: в ней немало нравоучительных рассуждений, прописей, сентиментальной идеализации характеров, преувеличения эмоций и чувств. Однако это занимательно и не утомляет внимание читателя, так как все это чуждо педантизму и связано с выведенными в романе характерами. Содержание книги предельно просто, она лишена драматических приключений, и тем не менее читается с неослабевающим интересом.
Ретиф рассказывает о своем детстве и юности, проведенных в доме отца, зажиточного крестьянина, патриархально управляющего своими многочисленными домочадцами, хозяйством и приходом, в котором он был нотариусом и судьей. Писатель не скупится на похвалы его мудрости, справедливости и добродетели, стараясь подкрепить их живыми примерами — эпизодами семейной жизни, разбирательством дел в суде, высказываниями и советами этого почтенного патриарха, отца четырнадцати детей, образцового хозяина и члена общины. Перед нами старозаветного склада землепашец, каждое слово и поступок которого — выражение вековечной деревенской мудрости: к нему прислушиваются и важный королевский наместник, и монсиньор, возглавляющий епархию, он арбитр во всех спорах и несогласиях, благодетель всей округи.
Автор вводит нас в обстановку захолустной французской деревни, идеализированной им — ведь ему нужно показать, после «Совращенного поселянина», где искать «утраченный рай», — но описанной верно и с исчерпывающим знанием предмета.
Идет последнее десятилетие перед 1789 годом. По некоторым штрихам чувствуется, что веяния предреволюционной эпохи успели проникнуть в провинциальную глушь и на феодальном укладе деревни сказывается влияние забурлившего Парижа. Авторитет церкви тут, правда, еще не поколеблен (взять, хотя бы превосходную сцену, в которой крестьяне жалуются кюре на то, что судья пропускает воскресную мессу), но в разных областях уже чувствуется нарушение прежнего летаргического сна.
Повествование изобилует подробностями о взаимоотношениях крестьянской общины с сеньором; мы читаем о тяжбах по поводу пользования общинными лесами; о введении в округе виноградарства; об уборке камней с пашни; об обременительных судебных пошлинах, десятине, сборе двенадцатого снопа; любопытные сведения о кооперативных ячейках крестьян, сообща владеющих плугами и другими орудиями; мы узнаем о порядке обучения в начальной школе, об оплате учителя и кюре, о введении обязательной грамотности; об обычае «обворовывать» приглянувшихся девушек, о посиделках, на которых треплют кудель... Чего стоит, например, рассказ о том, как брат Ретифа завербовался в солдаты! Сколько потратил автор красноречия, дабы убедить читателя, что тот сделал это не из распущенности, а из желания отдать жизнь за Францию! Подобный штрих говорит о репутации солдат и рекрутах того времени больше, чем самое подробное исследование: в королевские войска вербовался всякий сброд, и это вынуждает Ретифа выгораживать своего брата перед читателем. Нельзя переоценить сочность описаний, насыщенных подобными деталями!