Что скажешь, любезный брат?.. Что за вертепы города! А я-то уже начинал так их любить! Вот мой почтенный учитель! Какая подлость! Как ловко этот гнусный совратитель расставляет ловушки невинности!.. Я хочу, чтобы матушка и сестры незамедлительно уехали бы отсюда, здешний гнилой воздух осквернит их; проживи Мари-Жанна тут подольше, она станет недостойна моего брата. Да что я говорю! Ведь здесь живет госпожа Парангон, воплощенная добродетель! О вместилище противоречий, страшная бездна, когда только я разберусь в тебе?..
Я пишу, ожидая, чтобы внизу проснулись. Друг мой, приезжай за родителями и своей возлюбленной! Поспешай! Придумай какие-нибудь беды! Солги впервые в жизни! Юрсюль, которая должна теперь появиться, по дороге все расскажет матушке и порвет мои бесчестные узы. Прощай.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПИСЬМО XXXI
Вот все наши и возвратились домой, любезный мой Эдмон, а госпожа Парангон в письме, переданном Юрсюлей, все разъяснила нашим родителям. Но мы в таком смущении и растерянности, что еле скрываем это. Ведь все спрашивают, женился ли ты, а у сестер и Мари-Жанны — весело ли они погуляли на свадьбе? Мы отвечаем как умеем. Но лучше хоть как-нибудь ответить, чем признаться, что тебя так подло провели. А ты меня теперь больше не слушайся, мне следовало хвалить то, что я осуждал, и осуждать то, что хвалил. Родители в большом расстройстве и, как видно, готовы изменить свое решение и взять тебя обратно, если ты пожелаешь. Жду только твоего слова, чтобы заговорить с ними на этот счет. Что касается Юрсюли, то им нежелательно, чтобы она возвращалась в город, но госпожа Парангон, должно быть, уж очень привязала ее к себе, ибо сестре как будто не хочется оставаться дома, хотя вряд ли так уж полюбился ей город за два дня. Впрочем, ручаться ни за что нельзя; я мало знаю города, но убедился, что там царство женщин, это «их стихия», как сказал однажды отец Антуан Фудриа, наш кюре; раз они там побывали, — увезти их оттуда все равно, что вытащить рыбу из пруда. А ты, любезный Эдмон, веди себя осторожно, чтобы не нажить врагов; советуйся с добрым отцом д’Аррасом и господином Годэ. Юрсюль не откровенничает; мне она не сказала ни слова, она ведь не знает, что мне уже все известно, а братья и сестры в полном неведении. Целую тебя по-братски и горячо желаю, чтобы ты в скором времени оказался среди нас. Но воля твоя.
ПИСЬМО XXXII
1 ноября
Нет, любезный старшой, мне уже не наслаждаться жизнью в деревне; жребий брошен; город я одновременно и люблю и ненавижу... но чувствую, что расстаться с ним не могу... Теперь это дело уже невозможное и я останусь тут на всю жизнь. Право же, меня здесь удерживают тысячи уз, и все такие крепкие, что их никак не разорвать. Пытаюсь разобраться в том, чем же мне нравится город. Меня привлекает вежливость — она приятнее сердечности; затем изящество в обращении — наши деревенские щеголи здесь показались бы просто нелепыми. В итоге незаметно привыкаешь относиться к селянам свысока; более того, если горожанин проведет некоторое время в деревне, а потом возвратится в город, то он сам сознает свою отсталость: он становится застенчив, не столь самоуверен, как раньше, — покамест не войдет в прежний тон. Этим объясняется непреодолимое отвращение людей, вкусивших городской жизни, к деревенской простоте; они не могут отказаться от городской учтивости, от усвоенных ими манер и, снова превратившись в селян, вернуться к их низменным понятиям. Трудно поверить как часто молодые люди считаются с этим, казалось бы, слабым доводом, даже не подозревая того, какой пустяк определяет их умонастроение. Добавь к этому, что все же в городе живется веселее, что все здесь приятнее, образ мыслей здесь тоньше, совершеннее, а это, друг мой, весьма важное обстоятельство, ибо образ мыслей передается от одного к другому, и когда его усвоишь, то чувствуешь себя хорошо только со своими единомышленниками, прочих же начинаешь презирать и даже тяготиться своим превосходством. Ты скажешь, что городские жители не так добры; не стану защищать их, но доводы мои можно подкрепить еще одним обстоятельством, основанным на самой естественной и сладчайшей человеческой склонности, а именно: женщины здесь — прекрасные цветы, это своего рода чарующие сирены, дающие тысячи разнообразных радостей. У нас знают только физическую сторону любви (то есть чувственность); нежности не ведают, за исключением редких чувствительных сердец, вроде твоего, братец; здесь же плотская сторона любви и нежности — всего лишь сотая доля наслаждений, доставляемых женщинами. Здесь молодые люди радуются уже одному тому, что им удалось показать себя и что городские красавицы видели, как они туда-сюда прохаживались на гулянии; они знают, что удовольствие это — взаимно и женщины, которым они хотели показаться, сами желают их видеть, да и себя показать; если красивая женщина поклонится им — сердце их преисполняется радостью и гордостью. Общение с прекрасным полом здесь полно очарования, беседа с женщинами упоительна, манеры у них непринужденные, легкие и столь изящные, что возле них проводишь время в каком-то беспрерывном опьянении. Ты представить себе не можешь, друг мой, какое волнение в сердце мужчины вызывает любезная улыбка красивой особы, словечко, дружеский жест, которым он удостоился на глазах у толпы соперников, и тысячи других мелочей, о которых я умолчу из опасения, что эта тема не придется тебе по вкусу.