«Любезный супруг мой, до шестнадцати лет я и не подозревала, что есть существа другого пола, чем тот, к которому я сама принадлежу. Из людей милых моему сердцу я виделась только с кузеном Годэ, но я была еще слишком юна, когда он уехал из нашего города. Когда он возвратился, у меня, как вам известно, уже не оставалось выбора. Достигнув возраста, когда рождаются страсти, я впала в какое-то тревожное состояние, все обычные развлечения стали мне противны и несносны. Я не знала чему приписать свое душевное томленье. Но я замечала, что стоило мне только оказаться в обществе, где много молодых людей, как смятение мое на время как бы утихало. Между тем ни один юноша особенно меня не привлекал, все они интересовали меня в равной степени; следовательно, не присутствие какого-либо определенного мужчины доставляло мне удовольствие, а инстинкт влек меня к мужчинам вообще. (Именно в таком состоянии я находилась, когда встретилась с вами в В***; это я похлопала вас по щеке, и сделала это неспроста — мне хотелось, чтобы вы взглянули на меня.) Молодые люди в А***, пожалуй, самые нелюбезные на свете — грубые, тщеславные, дерзкие, нескромные, чувственные, чревоугодники; чтобы довольствоваться ими, надо обладать чудовищной физической потребностью и никогда в жизни не знать ничего лучшего. Я была именно в таком положении. Однако ни одному из них я не отдавала предпочтения и целый год сердце мое беспорядочно металось.
В эти роковые для меня дни моей кузине Парангон понадобилось отправиться в Париж. Она предложила мне взять на себя управление ее хозяйством. По невинности своей я переоценила свои силы. Я не страшилась опасности просто потому, что еще не ведала о ней.
Итак, я заменила кузину. Ее муж, хоть человек и не такой уж обаятельный, все же был крайне опасен для девушки моего темперамента. Ему было лет тридцать шесть, это годы полной зрелости; он неглуп, у него светские манеры, необузданное влечение к женщинам и мировоззрение, отлично оправдывающее любой разврат. Вот в руки какого человека попала неопытная девушка, достаточно привлекательная, чтобы возникло желание погубить ее; а в глубине ее сердца вдобавок притаился враг, готовый предательски сдать крепость при первой же атаке.
Будь я даже настороже, первое время мне ничего не грозило; но я была доверчива и советы кузины, данные ею мне перед отъездом, я сочла пустыми страхами молодой женщины, которая слывет в обществе недотрогой. К тому же и возраст ее — она всего лишь на год старше меня — препятствовал мне относиться с особым доверием к ее словам. Увы, тогда еще я не понимала, сколь различны бывают два человека, с виду схожие, когда один из них силен духом и привержен добродетели, а у другого этих качеств нет.
Месяца через полтора господин Парангон стал проводить возле меня больше времени; речи его были любезны, иной раз лестны; он старался разжечь огонь, тлевший во мне, и с этой целью стал давать мне читать книги с описанием любовных похождений: «Могилу Философии», «Софу»{7}, несколько романов госпожи де Вильдье{8}, в которых говорится о замужних женщинах, поощряющих речи и поступки своих поклонников; в конце концов он совсем развратил мое сердце и ум. Но этого было еще недостаточно, чтобы восторжествовать над моей добродетелью и одолеть взгляды, внушенные хорошим воспитанием. Желая подорвать и то и другое, он стал давать мне сочинения безбожные. Первым из них оказалась «Д.» господина де В***{9}, тогда только что вышедшая в свет... Трудно было бы выбрать более приятный яд; эта поэма — безусловно, шедевр подобного жанра и она сначала очаровала меня прелестью стихов, а под конец внушила мне презрение к святым истинам Церкви. На подмогу этой опасной книжке явились «Разоблаченное христианство», «Обед у графа де Буленвилье», «Священная зараза», «Опыт о предрассудках», «Болингброк», «Письма о чудесах», «Исповедание веры деистов» и некоторые другие в том же духе{10}. Господин Парангон говорил, что просвещает меня, а сам старался растлить мое сердце и мне стало казаться, что пагубное начало, заключающееся в этих книгах, и есть истина. Он нарочно давал мне самые какие ни на есть мерзкие книги, вдохновленные похотью. Раньше я не подозревала, что существуют дурные книги, поэтому я доверчиво брала все, что он мне предлагал, и читала эти сочинения сначала из любопытства, затем потому, что они стали мне нравиться, а в конце концов я даже сама стала их выпрашивать.
Теперь господин Парангон решил, что может приступить к кое-каким беседам. Первые дни я отвечала на эти попытки так, как они того заслуживали; развращенность моя была еще, так сказать, только теоретической, а на деле я была столь же скромной, как и раньше. Но добродетель, лишенная твердой основы, долго не устоит; незаметно для себя, я привыкла выслушивать его речи (куда более сдержанные, чем то, что я читала в книгах). А как только коварный враг моей добродетели убедился, что слух мой уже нецеломудрен, ибо целомудрия не осталось и в моем сердце, он решил, что может безнаказанно атаковать меня и с других сторон. Мне хотелось бы, чтобы этот рассказ пошел на пользу девушкам и чтобы он, если возможно, был предан гласности; я охотно напечатала бы его, прикрывшись вымышленным именем. Когда господин Парангон убедился, что я терплю его речи, он приступил к действиям. Сначала все ограничивалось несколько вольными шутками, но постепенно он позволял себе все больше и больше, в расчете распалить мою чувственность и вооружить ее против колеблющейся добродетели. К этому добавлялись похвалы, которые одновременно и льстили моему самолюбию, и внушали мне сочувствие к тем мукам, которые причиняли мои несравненные прелести.