Трудно допустить, что девушка моего возраста, с моим темпераментом, с моей внешностью могла выдержать столь хитро подготовленное нападение. Некоторое время я, однако, не сдавалась; потом стала уступать, но лишь понемногу — то одну вольность стерплю, то другую, вплоть до весьма решительных. Так продолжалось довольно долго; сердце мое было развращено, мне самой хотелось преодолеть последнюю преграду, однако страх удерживал меня; я понимала, что могло стать плодом отношений еще более интимных, чем те, которые уже существовали между нами, и одна мысль об этой опасности приводила меня в трепет. Пока я не ссылалась на эту причину, он хоть и настаивал, но все же считался с тем, что он называл «моей щепетильностью», но стоило мне только сказать о боязни последствий — и я погибла. Выставлять этот слабый довод в качестве защиты — пожалуй, величайшая неосторожность, какую может допустить девушка. Действительно, как только стала известна причина моего сопротивления и выяснилось, что добродетель моя тут ни при чем, так начались разговоры о том, каким образом можно избежать того, что меня страшит. Он, правда, не предлагал мне тех способов, которые опасны для жизни и от которых я пришла бы в негодование; речь шла о другом, и я имела глупость, или, вернее, низость уступить. Я не пытаюсь смягчить свою вину, ссылаясь на то, что он применил насилие, хотя так оно и было; в дальнейшем-то ведь я соглашалась.
Но вскоре я заметила, что он забывает о преступных мерах предосторожности; я трепетала; я наотрез отказалась исполнять то, чего от меня хотели. Так обстояло дело, когда к моему соблазнителю приехал молодой ученик, привлекательная внешность которого показалась человеку, раздраженному моим отказом, подходящим орудием для победы надо мной. Оказалось, что это тот самый юноша, которого я видела в В*** и который с тех пор занимал мои мысли. Мой соблазнитель поспешил попросить родителей этого юноши, чтобы они отпустили его в учение; причем он, конечно, имел в виду воспользоваться им для осуществления своих замыслов в отношении меня. Добавлю, что он уже не раз прибегал к подобной интриге. Как только юноша переехал к нему, мой соблазнитель стал применять другую тактику; он начал рассказывать мне о том, что многие выдают своих любовниц за простоватых молодых людей, которым они впоследствии покровительствуют. Он расхваливал мне деревенских жителей, их умение прокладывать себе дорогу в жизни, как только им удается преодолеть первое препятствие, и т. д. Ему ничего не стоило убедить меня в своей правоте, едва лишь я увидела того, кто привлек его внимание. Он просил меня быть его союзницей. Судите сами, с каким удовольствием я исполнила его просьбу.
Сперва я только восхищалась красотою ученика моего соблазнителя и продолжала безудержно распутничать; я имела низость считать этого юношу дурачком, который в свое время послужит ширмою моего позора. Но вскоре он усвоил такой тон и поведение, которые совсем покорили нас, женщин; его привлекательное, благородное лицо приняло выражение изысканности, которой ему недоставало только от отсутствия соответствующей среды, — теперь он вызывал у меня не только восхищение, но и нежность. В это время истинная любовь стала возвращать в сердце мое и добродетель. Я с трудом терпела своего совратителя, он вызывал у меня отвращение, брезгливость и даже ужас. Однако я еще не могла от него отделаться; какое это было наказание! Что за мука страстно любить одного, а против воли отдаваться другому!.. Думаю, что нет страданий более жестоких! При этих-то обстоятельствах и обнаружилось то, чего я особенно страшилась. Я воспользовалась этим, чтобы положить конец близости с моим совратителем, зато при всяком удобном случае старалась поощрить моего возлюбленного на такие отношения. Мне это не удавалось и я была в отчаянии. Совратитель мой страдал от этого. Видя, что нет никакой надежды меня успокоить, он стал делать все возможное, чтобы задуманный им брак был заключен.