Бывают обстоятельства, дражайшие батюшка и матушка, когда особенно ясно сознаешь сыновний долг; так случается, когда сам готовишься завязать узы брака, как сейчас готовится мой старший брат: тут представляешь себе, какими ты хотел бы видеть тех, кто будет обязан тебе жизнью, и, сообразно с тем, чего сам от них ждешь, ведешь себя в отношении даровавших тебе жизнь. Я говорю все это не без причины и надеюсь, что настанет время, когда я смогу открыть вам свое сердце.
Все, с кем я говорил здесь о вас, дражайшие родители, шлют вам пожелания полнейшего благоденствия, среди них назову прежде всего господина и госпожу Парангон, госпожу Палестин и ее двух дочерей, особенно мадемуазель Манон, которая привязана к вам как дочь и льстит себя надеждой на взаимное расположение; господин Луазо и мадемуазель Тьенетта кланяются Вам.
Честь имею пребывать с глубоким уважением, и т. д.
Присоединяюсь к брату, любезные папенька и маменька, чтобы призвать на вас милость божью и просить вашего благословения. Безграничная покорность, благоговение, любовь — вот все, чем я могу почтить вас; брат удачливее меня, — он посылает вам нечто такое, что, как он знает, придется вам по вкусу. Но какие бы знаки внимания он ни посылал вам, я уверена, что ими не выразить всей любви к вам, которая переполняет наши сердца.
Остаюсь, любезный папенька, благоговеющая перед вами дочь, и т. д.
ПИСЬМО XXXIX
Вот я, друг мой, и в отчем доме; здесь меня ожидало много радостей и я без удержу предаюсь им. Да, ты прав, надо наслаждаться жизнью. Пользоваться благами, которые ниспосланы нам богом, не значит быть нечестивцем; такое рассуждение может, правда, завести далеко, но ты, дорогой ментор, свое изумительное искусство пренебрегать щепетильностью сочетаешь с мудрой осторожностью, посему я всецело доверяю тебе и считаю, что знакомство с тобою — великое благодеяние, которым я обязан отцу д’Аррасу, нашему общему другу, и вместе с тем величайшая удача, вытекающая из моего брака с твоей очаровательной кузиной. Не будь тебя, я совершил бы величайшую глупость, упустив невесту с приданым в двадцать пять тысяч экю{12}. Кстати, правда ли, что ее мать и старшая сестра собираются постричься, чтобы я не раскаивался в жертве, которую им принес? Если они опасаются быть мне в тягость, то напрасно, я не из жестоких; тех, кто меня любит, и я люблю. Но пусть решают сами. Когда Манон освободится от бремени, я, думается мне, буду любить ее так же, как если бы ничего и не случилось. Твои взгляды, любезный ментор, превосходны, я ценю их теперь еще больше. Право же все это бредни и предрассудки. Ты мне рассказал о многих женщинах, которые оказались в таком же положении, как и моя жена, причем покой их супругов отнюдь не нарушался, рассказал о множестве девушек, поклонники коих воображают, будто они — Лукреции, поведал о том, как изо дня в день утрачивается невинность и как она вновь возрождается из пепла! Так что мне, воистину, не следует чересчур сокрушаться о моей маленькой беде. И именно тебе, любезный ментор, я обязан этой безмятежностью...
А знаешь ли, ты все-таки нехороший! Жена моя не поблагодарит тебя за совет, который ты мне даешь. Однако твоя мысль об отмщении «око за око», действительно, занятна ... А я-то воображал, что ты друг Лежебоки (так мы зовем его между нами, ибо он раздвигает шторы не раньше одиннадцати). Но ты мне отвечаешь: «Да разве у него могут быть друзья? Этот человек живет только для себя, все окружающее приносит в жертву себе, хочет, чтобы все служило лишь его утехам...» Да, таков и есть господин Парангон. Жена его здесь — она не пожелала расстаться с Юрсюлей — и Тьенетта тоже здесь. Знаешь ли, — несмотря на твои шуточки, которые я считаю не слишком неуместными, — моя очаровательная возлюбленная внушает мне веру в добропорядочность женщин ... А что ты имел в виду намедни, когда в ответ на мои слова о ее привязанности к Юрсюли, стал ехидно посмеиваться? Признаюсь, я тебя не понял. Но, как бы то ни было, благоговение, которое я питаю к госпоже Парангон, меня самого радует; мое уважение к добродетельной Колетте С*** столь беспредельно, как моя любовь к Манон.