Здесь мы опускаем письмо Эдмона с поздравлением по случаю Нового года. Он сообщал в нем новости об Юрсюли, превозносил благодеяния госпожи Парангон и поздравлял родителей с продолжением их рода в лице внука, которым они обязаны своему добродетельному старшему сыну, «Вашему наместнику в отношении нас, младших».
ПИСЬМО LXIII
1751 г.
Итак, дорогой мой, я останусь здесь совсем один; все друзья покидают меня и примирение твоего тестя с дочерью оборачивается, друг мой, для меня несчастьем. Только лишаясь тебя, я начинаю понимать, сколь ты мне необходим. Если мой кузен и дорогой моему сердцу отец д’Аррас через месяц или два тоже покинут меня, как они говорят, то я впаду в безысходную грусть; уже сейчас я ощущаю в сердце своем жуткую пустоту. Однако мне волей-неволей приходится отбросить мрачный тон, чтобы поздравить тебя, друг мой, и твою очаровательную подругу; да благословит господь доброго старца, раз он намерен возместить все зло, которое он вам причинил и которое легло бы пятном на добродетельную Тьенетту. Наслаждайся же счастьем в своих родных местах! Теперь ты королевский прокурор{23}, и твоя новая должность дает тебе возможность проявить все достоинства, которыми ты обладаешь; будь, любезный мой, опорой бедняков, защитником вдов и сирот; отомсти в своем округе за всех, кто страдает от людей преуспевающих, не бойся пересолить в этом отношении; россказни о чиновнике, который благодетельствует бедняку за счет богатея — вздор, этого ты нигде не увидишь, и я не советую тебе так поступать; увы, обездоленная часть рода человеческого не метит столь высоко, она просит лишь одного — чтобы ее не угнетали. Но ты ведь не забыл всего, что мы с тобой видели здесь, когда ты бывал в суде, и ты помнишь, как часто бедняк проигрывал тяжбу лишь оттого, что он бедняк. Друг мой, львы и тигры в ливанских пустынях не столь кровожадны; разбойник, грабящий путников, не столь опасен и не столь виновен, как недостойные судьи, которые взвешивают обстоятельства дела, считаясь прежде всего с собственной жадностью и похотью.
Да что я тебе толкую здесь, друг мой! Ведь это то же, что, как говорится, переливать из пустого в порожнее.
Должен признаться (а сначала мне не хотелось говорить об этом), что один из названных мною друзей (и ты сразу поймешь, что это не монах) делает все возможное, чтобы я терпеливо переносил отсутствие друзей, в том числе и его самого. Ты знаешь девицу Барон-старшую — очаровательную, живую, веселую барышню, всегда как бы окруженную грациями и весельем; зато скромность, говорят, далеко не всегда сопутствует ей. Так вот, вчера он меня с нею познакомил. — Вот прекрасное тоническое средство для всех твоих недугов, — шепнул он мне на ухо, указывая на нее, — я поручу тебя этой девице как опытному врачу. Быть может, иной раз придется применить и железо с огнем, — продолжал он вслух, обращаясь к ней, словно она слышала предыдущие его слова, — у больного, которого я вам поручаю, раны застарелые, но, при надлежащем терпении и доверяясь природе, их, думается мне, удастся исцелить.
Красотка, несомненно заранее предупрежденная, улыбнулась и весьма мило поздоровалась со мной. Мы пошли погулять. По возвращении начались танцы и, несмотря на мое отвращение к этому виду развлечений, пришлось танцевать и мне. Все это показалось мне весьма пошлым, мне стало скучно, и я рано отправился домой. Здесь я нашел подлинную радость. Меня ждало письмо от нашего глубокочтимого друга. Я перепишу для тебя это письмо; она позволяет поделиться им также и с супругами Луазо.
Мне захотелось написать Вам первою, кузен, а долго медлила я только потому, что такой медлительности требовали обстоятельства. Ведь о некоторых чувствах, как Вы знаете, говорить трудно, написать же о них иной раз все-таки решаешься, и именно так с некоторых пор обстоит у меня дело в отношении Вас.