Ивана задело за живое. И не столько эта паршивая уборная, сколько несправедливость, необъективность и беспринципность бывшего кума и свата. Горько и обидно стало у него на душе, что с таким вот, черт знает кем полжизни прожил он душа в душу! Сознание это унижало и оскорбляло его. Горечь разочарования, возможно, самого большого за всю жизнь, жгла его огнем.
Иван сошел с крыльца и сделал два шага к плетню. Постепенно он начал приходить в бешенство.
— Так, может, — молвил он, через силу сдерживая ярость и тоже прибегая к насмешке, — вы бы, соседушка, побежали в вашу Центральную раду и предъявили бы иск моему нужнику? — Иван сделал еще два шага, поскольку и Максим приблизился к изгороди. — Ей–ей, соседушка! Очень просто выиграете суд! Вам же и взятку давать не нужно: профессор Грушевский по протекции присудит вам бесплатно все мое г…
— И–и–и! — завизжал Максим, переступая с ноги на ногу; попервоначалу ему просто хотелось покуражиться, а теперь он должен был защищать свою политическую честь. Поэтому он воздержался от злых слов, готовых было сорваться с языка, и, с трудом владея собой, только спросил елейно–ехидно: — А как посоветуете, куманек–сватанек? Может, чтобы вернее дело было, лучше будет этот иск пустить через вашу неделимую социал–демократию? А? Потому как объединились уже и эсдеки, и меньшевики, и большевики — чтобы спасать революцию Керенского: «Комитет спасения» сварганили!
— Плевать я хотел на вашего Керенского! — рявкнул Иван и, сдерживая бешенство, ухватился рукой за кол в плетне.
— Почему же — плевать? — язвительно спрашивал Максим. — Во главе же «спасения» ваш же брат социал–демократ, сам большевистский Пятаков стоит…
— Шибздик твой Пятаков! Раскольник пролетарского единства!.. И ты — шибздик! — Бешенство уже сотрясало Ивана.
Кличка «шибздик» была оскорбительной, и в пылу полемики нобходимо было отплатить еще ядовитее.
Максим заговорил уже совсем сладеньким и ласковеньким голоском — хоть и к ране прикладывай:
— Почему же — раскольник? Teперь же в этом самом социал–демократическом единстве за «товарищем» Пятаковым уже и «добродий» Винниченко из генерального секретариата…
— Шибздик твой Винниченко!..
— И сам меньшевистский голова Думы, их высокородие господин Дрелинг!..
— Отойди! — загорланил Иван, ибо ярость полностью овадела им. — Отойди, а то ненароком ударю!
Он выхватил кол из плетня и замахнулся, конечно, только для острастки.
Но юркий Максим еще быстрее подхватил палку, лежавшую на земле по ту сторону плетня, — это была именно та палка–посох, с которой он ходил весной с кумом–сватом созывать гостей на свадьбу Тоськи с Данькой, — и выставил ее против Иванова кола, сам предусмотрительно присев за плетень.
Вот тут оно и стряслось. Максим только хотел отвести Иванов кол, ну, толкнуть его в грудь, чтобы не напирал на плетень, ибо плетень был ветхий, мог же и повалиться. Но когда он присел, палка его пошла вверх и Иван сам напоролся на нее — и не грудью, а именно лицом.
Острие палки скользнуло по щеке Ивана и содрало кожу до крови.
А кровь и боль — они хоть кого приведут в бешенство.
Иван размахнулся, теперь уже не в шутку, и хряснул Максима по голове. К счастью, кол угодил не в темя — ибо если бы в темя, то был бы конец, а выше уха и, чиркнув, содрал Максиму с уха кожу.
Дико завопив, Максим хотел было броситься наутек, но злость уже заела его, и он еще несколько раз ткнул своей палкой сквозь плетень. Ивану досталось в грудь и в плечо — тут, у плеча, палка и осталась, ибо прорвала пиджак и застряла в материи.
— Караул! Убивают! — визжал Максим,
А Иван — разодранного пиджака, убытков и надругательства он уже никак не мог простить — еще огрел Максима колом по спине.
— Караул! Люди! — благим матом вопил Максим.
Иван уже перепрыгнул через плетень и в приступе бешенства готов был еще колотить Максима, пренебрегая тем, что на Печерске лежачего никогда не бьют, — но уже повыскакивали из домов Меланья с Мартой, со всеми брыленками и колиберденками, на шум сбежались соседи справа и слева, забежали во двор и Данила с Харитоном: они как раз направлялись из Флегонтовой халупы, где теперь проживали Данила с Тосей на Собачью тропу, спеша в помещение медицинских женских курсов на торжественное собрание делегатов.
Общими усилиями, совместными уговорами и увещеваниями забияк, пустивших друг другу кровь во имя протеста против кровопролития, удалось все–таки разнять.