Марина смотрела, хлопая глазами.
— А? Я вас спрашиваю, кого возглавляет на Украине Пятаков?
— Т… тоже пролетариат…
— Нет! Он возглавляет партийный комитет. Собственно, часть комитета, которая располагает сейчас большинством. Завтра она может оказаться в меньшинстве. Сегодня мы носимся с Пятаковым, а завтра… — Винниченко сделал движение, символизирующее «вон», — и теперешнее меньшинство может стать большинством. Политиканство изменится, а программа партии большевиков останется такой, как была. Да будет вам известно, дорогая моя, программа партии большевиков — лучше всех…
— Правда? — Марина даже вскочила: внесена еще большая ясность в ее путаницу, и кем бы вы думали? Самим Винниченко!
Но Винниченко остановил ее движением руки:
— Но почему она лучше всех? Потому, что она излагает то, к чему стремятся самые широкие массы.
Марина взволнованно слушала, и глаза ее восторженно светились: всегда ее тянуло именно к программе большевиков, но смущает вот этот сакраментальный национальный вопрос! И вот лидер борьбы за национальное освобождение признает целесообразность именно программы большевиков. Сердце Марины учащенно забилось.
А Винниченко тем временем пропагандировал идеи большевизма:
— Большевики объявляют войну войне. А чего более всего жаждут массы? Чтобы осточертевшая война окончилась как можно скорее. Большевики призывают к уничтожению господствующих паразитарных, эксплуататорских классов. А чего нужно тем, кого эксплуатируют (а таких в народе большинство)? Именно этого… Большевики призывают: кто работает, тот сам должен управлять и распоряжаться своей собственной жизнью. Милый товарищ! Да кто же от этого откажется?! Всё, моя милая девушка, говорит за большевиков.
— Боже! — прошептала Марина. — Как я вам благодарна, что вы, наконец, помогли мне понять, как…
Но Винниченко на благодарность только махнул рукой — он был не гордый! — и продолжал дальше, ему еще нужно было заключить:
— Итак, за большевиками, само собой разумеется, идут самые широкие массы. Более широкие, мы должны это признать, — он печально вздохнул, — чем идут за нами, украинскими социал–демократами: это вам известно из газет. А почему? Потому, что едва не в каждой семье происходит то же, что и у вас: отец забыл свою национальность — его русифицировали с деда–прадеда. Возрождение нации еще не произошло. Потому, во–вторых, что на Украине кроме украинского русифицированного пролетариата есть еще больше великорусских пролетариев, гонимых голодом, или же специально завезенных сюда царским правительством: такова была колониальная политика царизма, чтобы ликвидировать нашу национальную самобытность.
— Я знаю! — вскрикнула Марина. — Именно это и мучит больше всего…
Но Винниченко еще не закончил.
— Фактам, — сказал он, — нужно смело смотреть в лицо. У русских большевиков невозможно отнять реальность их программы, но у них можно отнять… реальную почву. Во главе украинских трудящихся масс должны стать не русские, а украинские большевики. Тогда будет гарантировано и национальное, и социальное освобождение. Скажите же, милый товарищ, разве не стоит во имя этого быть нам… украинскими большевиками!
— Но ведь… — пролепетала Марина: недавний разговор с Лией Штерн вдруг возник в ее памяти весь, от первого до последнего слова, — ведь большевизм не вмещается в государственные рамки, он выше идеи борьбы за национальное освобождение…
— Демагогия! — Винниченко хлопнул рукой по своей шляпе, снова сминая ее. — Дело интернационального единения может развиваться только по линии лозунгов социальной борьбы — это вам скажет любой марксист! Да и вообще это… дело более позднее — когда украинский пролетариат будет уже иметь свое национальное государство, следовательно, и обретет возможность бороться против своей собственной, национальной буржуазии и не путать, как сейчас — когда своего государства он не имеет, — идеи социального освобождения с идеями освобождения национального! А тем временем…