— Самостийность так самостийность… — добавил еще Винниченко, уже не столь уверенно, но с вызовом.
— То есть как? — Грушевский совсем опешил. — Государственная самостийность это… правильно, но… на кого же нам ориентироваться?..
— Ни на кого не ориентироваться — повысил голос Винниченко. — Ориентироваться на… собственный народ! — В голосе его звенели чувствительные нотки.
Петлюра раздраженно передернул плечами: несет черт знает что! До деклараций ли сейчас? Конечно, на собственный народ — так и говорится! Но правительству–то… как быть?.. Правительство же должно на кого–то… ориентироваться, если хочет быть… правительством?..
Грушевский хлопал глазами. Он ничего не понимал.
Тогда Винниченко заговорил патетически, почти декламируя:
— Нация, если хочет быть свободной, если считает, что созрела для этого, должна ориентироваться единственно на свои внутренние силы… прежде всего! — добавил он на всякий случай. — Нация ориентируется на нацию!
Это звучало как афоризм, но было бессмыслицей. Особенно сейчас, когда стало уже ясно, что единение всех «живых сил нации», как говорил Грушевский, всех кругов, слоев и прослоек — провалилось. И вообще было принципиально немыслимо: Винниченко ведь считал себя марксистом, плехановцем и должен это понимать. И потому он поспешил провозгласить:
— Единение национальных сил — нонсенс! Мы должны опереться на единение классовых сил!
Грушевский замахал руками: известно! давно известно! Он еще когда говорил, что Винниченко — большевик! И особенно опасный большевик, потому что — украинский! Троянский конь!..
Петлюра взглянул ехидно, но с опаской:
— Что же вы предлагаете?
— Восстание!
— Какое восстание?
— Против кого восстание?
— Всенародное восстание. Собственно, восстание беднейших слоев крестьян и рабочих. На территории, где еще… в силе власть Центральной рады. Против Центральной рады.
— Вы с ума сошли! — охнул Грушевский.
Петлюра молчал. Он начинал догадываться. Собственно, он еще не догадывался, в чем дело, но начал подозревать, что мастер сложной интриги и неожиданных сюжетных ходов, драматург Винниченко нащупал какую–то хитроумную идею.
Но Винниченко не стал их томить, он уже излагал свою «идею»:
— Наши собственные украинские полки изменяют нам и переходят на сторону врага — большевиков. На рубежах Украины наши украинские рабочие и крестьяне поднялись против нас — вместе с большевиками. Вы это понимаете? — уже почти кричал он. — Украинский народ против вас и — за большевиков!..
Грушевский и Петлюра помрачнели. Не потому, что услышали страшную новость: страшное уже давно не было новостью. Грушевский стал мрачен потому, что надо было во что бы то ни стало добиться ориентации на Австрию и Германию, а этот… рехнувшийся «свободный художник» тянул куда–то и вовсе в тупик. Петлюра понурился, потому что так и не мог уловить, в чем тут соль, а значит, не мог перехватить идею и поперед батька объявить себя ее родителем.
Винниченко между тем нашел в себе силы преодолеть патетику и заговорил вразумительнее:
— Мы должны… поднять восстание против нас самих — там, где его еще не подняли, но все равно поднимут завтра или послезавтра. Должны… свергнуть наше правительство, создать новое, объявить его… — большевистским — украинским большевистским, разумеется! — и пресечь, таким образом, губительную для нас войну. Должны заключить мир с Советом Народных Комиссаров, договориться — на паритетных началах, разумеется! — с харьковским правительством Юрия Коцюбинского… и вообще объявить на Украине советскую власть…
В комнате воцарилась тишина. Глубокая. Глухая. Даже звенело. Впрочем, это звонил трамвай за двойными рамами, на Владимирской. И булькала вода в трубах водопровода в туалетной за стеной.
— А тогда… — тихо, почти шепотом добавил Винниченко, — снова… возглавить ее… советскую власть на Украине…
Грушевский поглядывал на Винниченко с сомнением: может, и спятил, но ведь и сумасшедшим приходят на ум… здравые мысли… Что–то было… в идее Владимира Кирилловича… Только…
Петлюра смотрел тоже неопределенно. Пожалуй, ему даже импонировал план Винниченко. Ведь соблазнительно: кто–то устраивает восстание, переворот, а ты, под шумок… захватываешь власть… Он уже отведал этого однажды, в октябре, — и ничего, пришлось по вкусу. Либо иной вариант: ты — вроде не ты, совсем не такой, как думали люди, лучше или хуже, но — другой… И этакую штуку он уже выкинул однажды — тогда, во время корниловского путча… Словом, рука набита. Только…