— Православные християне! Племя антихристово зарится на нашу родную неньку Украину. Ибо на один лад дьявол всех ляхов создал! Еще и сотворили на горе людям всякую машинерию — грядет время железного века и сатаны, рабоче–крестьянской эксплитации! А нам такая честь, как собаке на ярмарке: либо отовсюду гонят, либо хозяин к телеге привяжет. Ежели не встанем с оружием в руках — пропадем, аки швед под Полтавой! Аминь.
Юродивый снова перешел на речитатив, снова впал в истерику — говорил вперемежку словами из святого писания и неприличной уличной бранью, без разбора сыпал притчами из Ветхого завета и легендами из прошлого украинского казачества — по истории профессора Грушевского, добавляя к этому невесть откуда притянутые лозунги чартистов–машиноборцев.
Толпа заволновалась, бабы запричитали — и идеолог движения, Юрко Тютюнник, решил вмешаться. Он посадил исплакавшегося юродивого старика, который уже и последний крючок на сермяге оторвал, и рубаху на груди разорвал, и начал говорить сам:
— Панове–добродейство, уважаемое вольное казачество украинской земли! Наше освободительное движение должно украинскому народу волю добыть, украинскому крестьянству земли нарезать по потребности и по возможности в труде, — следовательно, не должно быть украинца, который не взял бы оружия в руки и не стал бы в ряды славного вольного казачества.
Речь Тютюнника была сугубо деловой. Он кратко изложил основные пункты устава «вольного казачества», еще короче, но исчерпывающе ознакомил с организационной структурой от села до губернии и целого государства и абсолютно точно сообщил: вооруженные силы «вольных казаков» должны составить целый миллион, и заверил, что этот миллион непременно будет и точно — до первого января нового, восемнадцатого года. Далее он собирался еще определить в цифрах, какой губернии и какому уезду сколько людей надлежит поставить под ружье, но тут его неожиданно прервали.
Казак, занимавший сторожевой пост высоко на триангуляционной вышке, в двухстах шагах от места сборища, в конце территории бывшей гетманской усадьбы, вдруг закричал «пугу–пугу!» и выпалил вверх из винтовки.
— Дымит! — кричал казак. — Дымит! Едут!
Толпа метнулась к склону обрыва — с верхушки Замковой горы видно было на много верст окрест — и все увидели тоже: примерно в двух километрах отсюда, в поле, у дороги на Субботов, возле второй триангуляционной вышки белым дымом курился костер. Еще двумя километрами дальше дым от костра уже столбом взвился в небо. Третий дым клубился где–то под самым Черным лесом.
— Дымит! Дымит! — закричали в толпе десятки голосов. — Едут! Уже и видно! Приближаются!..
Это должна была ехать на всеукраинский съезд «вильных козаков» делегация от самой Центральной рады, которую ожидали еще с вечера. О том, что делегация — в связи с неотложными государственными делами — опоздает к открытию съезда, вчера сообщил телеграф; об обстоятельствах в пути следования передавали по телефону с каждой железнодорожной станции, вплоть до самой последней, Фундуклеевки, — провод полевого телефона был подведен к аппарату на столе президиума. Но, несмотря на все это, от Фундуклеевки — тридцать пять километров вдоль дороги — были приготовлены и костры для сигнализации, как в далекие времена Запорожской Сечи. Необходимости в этом, конечно, не было — телефонные команды связи Звенигородского коша Тютюнника действовали бесперебойно, но такова была романтическая дань историческим традициям.
Особенно сильно взволновала она молодых людей в группе студентов и гимназистов. Студенты и гимназисты начали срывать фуражки и подбрасывать их вверх, вопя «слава!».
8
Кружок студентов, гимназистов и реалистов состоял из наиболее национально сознательных и общественно активных представителей юношеских секций «просвит», которых губернские «просвиты» Правобережной Украины делегировали на первый всеукраинский съезд «вольного казачества» с целью наиболее глубокого изучения сего национально–патриотического движения для дальнейшей популяризации идеи «вольного казачествования» и широкого практического осуществления ее на местах.
От юношеской секции киевской «Просвиты», в частности ее печерского рабочего филиала «Ридный курень», делегатом был гимназист Флегонт Босняцкий.
Флегонт стоял у самого края обрыва Замковой горы, в историческом Чигирине. Господи! Быть может, на том самом месте, на котором стоял великий гетман, обозревая местность, думал, как завязать сабельный бой с наседающей шляхтой или татарвой! От волнения мороз пошел по коже у Флегонта и сердце замерло. Ожили степи, озера, оживет казацтво! Славных предков великих… Стихи слагались сами собой. И по содержанию, и по рифме лучше всего подходило бы сейчас слово «юнацтво», но перед тем нужна была еще рифма к слову «озэра», а тут рифмы выскакивали неуместные: химера, холера, черная пантера… Разве вот — эра?.. юнацтва. А между ними, посередине, — что?