— А панские машины в экономии?
— В экономии, где же им бытъ? Гайдамаки Центральной рады охраняют, да еще казаки–донцы, и тех и других по двадцать пять человек. Охраняют машины и австрияки–пленные.
— А австрияки, они — что?
— A что, — народ, вроде как и мы, только они под законом, как пленные, ходят, под военно–полевым судом!
— Ну, — сплюнул набок Демьян. — Военно–полевой суд это теперь юрында! Ежели народ не захочет, то и суд не засудит — не те времена!
В толпе одобрительно загудели. Уж кому–кому, a Демьяну это лучше всех известно: из–под военно–полевого суда, из–под смертной казни сам вышел, и, действительно, не кто иной — именно народ и не допустил казни.
Гречка снова вырвался вперед:
— Нужно пойти в экономию и потребовать у Савранского: давай, паразит, машины, давай пленных, давай механиков — вспашем все десять тысяч десятин панской земли! Открывай, контра, графские сусеки: засеем панским зерном и сразу же будем делить панскую землю!
— Верно! — закричал и Вакула. — Точнехонько вот так в Буках, под Сквирой, люди и сделали.
— И в Котлярках! — отозвался и Омелько Корсак. — Тоже на Сквирщине, да ты, Демьян, знаешь: на ярмарку когда–то перед войной ездили, графский табунец с тобой гнали…
Тут вмешался и Софрон. Он стоял возле брата и тоже дергал его за рукав: скорее, мол, в хату. Он опасался, как бы из такого многолюдного разговора да не получился бы митинг, а от митинга какая польза — только беды какой–нибудь и ожидай. Он сказал предостерегающе:
— В Котлярках или Буках военного постоя не было: вот люди и управились. А тут, у нас, постой — полсотни; не сбивайте, Вакула, и ты, Тимофей, людей с толку.
Гречка разъярился:
— А ты, тихомаз, цыц! Тебе, шкуре, я еще покажу! Я тебе еще вспомню, как ты меня из дома выгнал!
— Ну, ну, ты не очень! — попятился Софрон.
— Как это — выгнал? — не понял Демьян. — За что?
— Меня же! Как раз в тот момент, когда гайдамаки прискакали в село. За мою революционную платформу! За то, что я людям правду говорю! Что на панов и буржуев смерть накликаю! А он, подлюка, хоть он тебе и брат, все исподтишка действует, блюдолиз панский! Он и к Савранскому подлизывается, и к пауку Омельяненко — вон он со своими мироедами стоит, пялит глазищи сюда! — чарку выпить забегает…
— Грех тебе, Тимофей, — снова попятился Софрон, — я же непьющий.
Демьян отвернулся от брата. Никогда они не любили друг друга, но все–таки Софрон — брат. Однако возмущение, гнев в его груди нарастали еще сильнее.
— Так не дает, значит, Савранский панских машин, чтобы люди хоть на своей собственной управились?
— Да где там! Запер на замок, и гайдамаки там с ружьями похаживают, пускай, говорит, люди с голоду помирают, если не хотят соглашаться на мои сорок копеек…
Демьян почувствовал, что дело так не пойдет. Ну, поедет он завтра, а люди так и останутся — снова в угнетении и нерешительности. Нужно действовать! Нужен революционный акт! Вот и все.
— А мы вот пойдем в экономию, — сказал он вызывающе, — и у Савранского спрашивать не будем; скажем — открывай закрома! Давай машины, давай семена, пахать, сеять будем. Вспашем, засеем крестьянское, а тогда…
— Верно! — обрадовался Гречка. — Ультиматум ему, паразиту! А не откроешь — красного петуха тебе пустим, и все тут!
— A хотя бы и так! — разгорячился уже и Демьян. Три месяца сидел он в тюрьме без движения, без действия, только слов о революции набирался, а самой революции жди да жди!
И он сделал шаг от дома.
— Демьянушка! — уцепилась Вивдя в его рукав. — Идем же в хату! Демьянушка!
Демьян ласково придержал ее руку в своей:
— Подожди, милая, видишь: волнуется народ. Несправедливость!
— Да что там тары–бары разводить! — закричал Вакула и запрыгал на своих костыликах на месте. — Сразу и идти! Прямо в экономию! А гайдамаки и донцы — что? Разве они поднимут оружие на своих? Они же все–таки люди! Может, и фронтовики среди них есть!
— Товарищ! — схватил Демьяна за руку учитель Крестовоздвиженский, — Успокойте народ! Вы — человек авторитетный! Так же нельзя!
— Пустите! — выдернул руку Демьян. — Что вы мне на ухо шепчете? Я с народом разговариваю, а вы…
Теперь Демьян чувствовал, что и в самом деле сейчас пойдет. Пойдет как представитель народа, как член солдатского комитета, как гвардеец–повстанец, которому не страшны ни казацкие нагайки, ни тюрьма, ни даже смертный приговор! Пойдет хотя бы и один! За революцию ведь! Революцию нужно делать.
— Пошли, Демьян! — Потащил его Гречка. — Вот вдвоем впереди всех пойдем — за народное, за хрестьянское дело! Хотя бы и на гайдамацкие штыки, черт их побери! Пошли, огонь из ста двадцати орудий!