Г-н Церетели, политическая ограниченность которого делает его наиболее способным к прямолинейности, заявил на съезде Советов, что наступление является могущественным ударом империализму русскому, союзному и германскому, и в качестве такового должно приветствоваться всеми интернационалистами, в том числе и немецкими. Этот «государственный человек» консервативного мещанства и не подозревал, по-видимому, что повторял только пошлые фразы, которые были в ходу на политическом рынке Франции в первую эпоху войны. Когда ренегат Бриан утверждал, что солдаты Франции борются за свободу и демократию, мы спрашивали: каким же образом они делают это рука об руку с армией царя? И когда «циммервальдец» Церетели сообщает, что русские войска борются против... империализма, мы спрашиваем: каким же образом они делают это рука об руку с империалистическими правительствами Англии, Америки, Италии и Франции? Во всяком случае Ллойд-Джордж, Рибо, Вильсон, которых до сих пор никто не считал заклятыми врагами империализма, горячо приветствовали русское наступление, отнюдь не догадываясь, что оно направлено... против них. Вся русская реакция -нововременцы, «республиканский центр», разные черносотенные «лиги», кадетская пресса - откровенно приветствовали «антиимпериалистическое» наступление как начало конца революции. Патриотические манифестации, те самые, что избивали социалистов, несли перед собою трехцветные знамена с прикрепленным к ним портретом Керенского. Что это: недоразумение? И вражда петроградского авангарда революции к политике Керенского - тоже недоразумение? Не проще ли сказать, что недоразумением является революционная фразеология полусоциалистических полуминистров, которые на деле служат чужим целям.
Наступление ли было приурочено к демонстрации, или же демонстрация была сознательно назначена Советом на день ожидавшегося наступления -все равно: связь стратегии ген. Брусилова с внутренней стратегией Львова -Церетели слишком ясна. И здесь тоже нет ничего оригинального. Только недавно, например, после массовых антимилитаристских первомайских манифестаций в Милане и других местах итальянское правительство ощутило острую потребность в наступлении. Вот как об этом рассказывает корреспондент «Новой Жизни»:
«Немедленно после миланских демонстраций пришли в движение интервентистские (оборонческие или, вернее, “наступленские”) группы, потребовавшие политики “сильной власти” по отношению к внутренним врагам. Одновременно Биссолати (итальянский Церетели-Керенский) отправился на фронт, и через некоторое время началось наступление в большом стиле: надо было победой “поднять дух”. Победу приурочили ко 2-й годовщине войны, но фейерверк быстро потух: австрийские контратаки почти свели на нет стоившие огромных жертв завоевания».
Мы еще ничего не знаем об австро-германских контратаках на нашем фронте, как ничего не знаем о дальнейшей судьбе брусиловского наступления. Но для нас уже и сейчас несомненно, что революционное «наступленчество» будет самой короткой главой в истории иллюзий русских народных масс и, прежде всего, самой армии. Наступление поставило все вопросы ребром. Мы не боимся того ответа, какой дадут на них рабочие и с ними вместе армия.
Вперед. 1917, 11 июля (28 июня). № 5. С. 1-2.
Семковский С.Ю. НАСТУПЛЕНИЕ ИЛИ ПЕРЕМИРИЕ
Борьба за мир, большевики и оборонцы
Грозно растет всеобщая разруха и подтачивает революцию. Разруху питает война. Все видят, что вне скорого мира нет спасения революции. Но все также видят, что дело мира почему-то не удается сдвинуть с мертвой точки. Три с половиной месяца прошло с победы революции, а мир все так же за горами. Крики о наступлении начинают уже заглушать самые разговоры о мире. И, чего доброго, мы скоро будем готовиться к новой зимней кампании, а в утешение нам будут говорить, что это уже зато «последняя кампания» - совсем так, как утешали нас прошлым летом и позапрошлым.
В сущности, это печальное положение признают и сами оборонцы. На Всероссийском съезде Советов раб[очих] и солд[атских] деп[утатов] они заявили устами одного из своих вождей: «Карта, которую мы поставили на пробуждение революции на Западе, была бита». Но битой ведь оказалась и та вторая карта, которую оборонцы поставили на дипломатические переговоры с союзниками. И есть прямая опасность - все это чувствуют, - что и третья, и последняя карта, поставленная теперь на международную конференцию в Стокгольме, может так же скоро оказаться битой.
Надо прямо сказать: ни к чему иному, как только к битым картам, и не могла привести борьба за мир, как она велась до сих пор революционной Россией. Собственно говоря, настоящей борьбы за мир у нас вовсе не было. У большевиков она была поглощена борьбой за захват власти. Более того, большевики выставляют непременным условием мира не просто отказ от новых захватов в этой войне, но и отмену всех когда-либо, на протяжении веков, произведенных захватов в прежних войнах. А заключение такого мира, ясное дело, станет возможным лишь после того, как власть во всех странах перейдет к пролетариату. Так большевики борьбу за мир попросту потопили в общем лозунге социализма и оттеснили на задний план пред борьбой за захват власти. Для них основная задача момента не прекращение войны, а превращение ее в войну пролетарски-освободительную, которая понесет - на остриях штыков - свободу и социализм всем народам. Не мир, стало быть, а революционная война.