Прочитав вышеизложенное, различные бесстыдники, конечно, не преминут радостно завопить:
- А о роли ленинцев в событиях 4 июля - ни слова не сказано, ага! Вот оно где, лицемерие!
Я - не сыщик, я не знаю, кто из людей наиболее повинен в мерзостной драме. Я не намерен оправдывать авантюристов, мне ненавистны и противны люди, возбуждающие темные инстинкты масс, какие бы имена эти люди ни носили и как бы ни были солидны в прошлом их заслуги перед Россией. Я думаю, что иностранная провокация событий 4 июля - дело возможное, но я должен сказать, что и злая радость, обнаруженная некоторыми людьми после событий 4-го - тоже крайне подозрительна. Есть люди, которые так много говорят о свободе, о революции и о своей любви к ним, что речи их часто напоминают сладкие речи купцов, желающих продать товар возможно выгоднее.
Однако главнейшим возбудителем драмы я считаю не «ленинцев», не немцев, не провокаторов и темных контрреволюционеров, а - более злого, более сильного врага - тяжкую российскую глупость.
В драме 4-го июля больше всех других сил, создавших драму, виновата именно наша глупость, назовите ее некультурностью, отсутствием исторического чутья, - как хотите.
Новая Жизнь. 1917, 14 (27) июля. № 74.
Постников С.П. ИТОГИ
«Еще одна такая победа, и у меня не будет войска!» - вот известные всем исторические слова.
Мы же, после пережитых двух дней «вооруженного восстания», можем сказать: еще одно такое «восстание» во имя якобы революции, - и мы останемся без революции.
Подготовлявшие это «восстание» ставили себе определенную задачу: свергнуть власть Временного правительства и заставить Совет рабочих и солдатских депутатов взять ее в свои руки.
Вот тот, по мнению большевиков, очередной революционный этап, во имя которого нужна была «мирная» вооруженная демонстрация.
Что же дало революции это «восстание»? Над кем торжествовать победу? Кто понес поражение?
Теперь, на расстоянии определенного промежутка времени, сами «восставшие» могут сказать:
- Противной стороны не было; отсутствовал тот враг, против которого нужно было пустить в ход оружие.
Но, как известно, в атмосфере возбуждения ружья сами стрелюют. Достаточно одного шального выстрела, даже против воли стреляющего - от случайного нажима курка, - чтобы в вооруженной, недисциплинированной толпе началась перестрелка.
Так было и в Петрограде в эти дни, как передают очевидцы первых перестрелок.
Но - лиха беда начать. Дальше идет уже само собой. И вот в возбужденной, вооруженной уличной толпе, не знающей, куда и зачем она идет, все смешалось в клубок, в неразбериху, превратилось в хаос.
Стреляют, но не знают, кого же убивать. Разъезжают по городу с пулеметами, держа руку на спуске, и начинают стрельбу при каждом паническом крике.
На поверхностный взгляд, происходившее внешне походило как бы на февральские дни, и, кстати сказать, многим горячим, молодым головам, может быть, это и нравилось и увлекало их.
Но, оставив в стороне эту внешнюю сторону происходившего, какая разница по существу.
Если участники февральской революции знали определенно, кого надо было свергать, то теперь самый частый характерный ответ на улице: не знаю.
А потому неудивительно, что в среду с утра, к поднятому беспредметному движению примазались определенно темные контрреволюционные элементы.
И нужно сказать, что постарались примазаться они и к той и к другой стороне, так как для достижения цели их безразлично, на которой стороне действовать, лишь бы действовать.
С большевистским движением ясно соединилась антисемитическая кампания.
Гласный с[оциалист]-р[еволюционер] Фогельсон арестуется назвавшими себя в комиссариате «большевиками» как «провокатор-жид», социал-демократ Громан называется, опять-таки именующими себя «большевиками», «жидом», спрятавшим продовольствие.
На углу Литейного рассказывается, что с колокольни сняли «пулемет и жида».
Кроме того, агитация у Таврического дворца велась против социалистов-министров, тт. Чернова и Церетели не только потому, что они разделяют власть с буржуазными министрами, но и потому, что они вообще у власти.