— В городе нет свободных комнат, — объяснила она на одной из площадок, — поэтому вам придется поселиться со мной.
На языке вертелся вопрос, есть ли в здании ресторан, но ее слова и то, как она их произнесла, заставили меня промолчать. Я не сторонник мировоззрений Пруфрока[11] но я всегда полагал, что сексуальная свобода — эта примета моего времени — лишь веха эволюции на пути к более цивилизованной форме поведения. Факт, что она все еще популярна почти тысячелетие спустя, застал меня врасплох.
Не знаю, на какой по счету этаж мы поднялись, могу только сказать, что комната Элизабет была на последнем из них. Она повела меня по пыльному коридору к своей двери. Тут пахло пылью и плесенью. Впрочем, как и во всем здании. Комнаты, мимо которых мы проходили, казались обитаемыми; по крайней мере, оттуда доносились голоса.
Ее комната мало отличалась от остального. Я ожидал увидеть жилище, хотя бы временное. Но обнаружил заплесневевшие стены, свисающую с потолка паутину и навевающие уныние три предмета мебели: деревянный стул с прямой спинкой, обшарпанный туалетный столик с треснутым зеркалом и нечто настолько поломанное и трухлявое, что лишь матрас выдавал в этом предмете кровать. В единственное окно напротив двери заглядывало вечернее небо.
Элизабет отступила в сторону, пропуская меня в комнату. Я вошел, и она сказала из коридора:
— Побудьте пока один. Я извещу членов Совета о вашем прибытии. Они должны вас осмотреть.
— На предмет чего?
Она улыбнулась, обнажив ровные ряды белых зубов, которые светились даже в полутьме.
— Нужно официально установить, живой вы или мертвый.
Я вспомнил ее слова о том, что большинство мертвых восстали из могил за одну ночь. Видимо, процесс еще не закончился. О боже… неужели она допускает, что я недавно восстал из мертвых?
Потрясенный, я сказал:
— Я думал, вы уже разобрались.
— Насчет вас у меня нет никаких сомнений, — она снова улыбнулась. — Но решение должно быть официальным. Я скоро вернусь, Кит.
И не успел я ее остановить, как она закрыла дверь и щелкнула замком.
Я прошел по пыльному полу и сел на стул. Пусть даже ее ужасная история — правда, мне нечего бояться, потому что я живой. Мой взгляд упал на кровать. Не похоже, чтобы ей пользовались. Матрац тоже зарос плесенью и испускал запах разложения. И как она на нем спит?
Потом мне захотелось заглянуть в ящики туалетного столика, но воспитание не позволило мне это сделать. Ладно, скоро придут члены Совета. Кто — нибудь из них прижмет пальцы к моей сонной артерии, проверит пульс, и все убедятся, что я живой!
Я отогнал эту мысль. Я трезвый, здравомыслящий и благоразумный человек, а трезвые, здравомыслящие и благоразумные люди не верят в воскрешение. Особенно в мировом масштабе.
Мало ли что болтает какая — то сумасшедшая.
Я пододвинул стул к открытому окну и сел, сложив локти на подоконник. Окно было на восточной стороне здания, но выходило не во двор, а на еще одну улицу, которую тоже заполняли люди. Тень от здания сгущала ранние сумерки, и люди внизу блуждали в призрачном сумеречном свете.
Почему никто из них не идет домой ужинать?
Мысль о еде пробудила аппетит и напомнила о жажде. Элизабет вернется с членами совета, и я тут же потребую еды и воды.
Здания через улицу были не такие высокие, как то, в котором находился я. В окнах я разглядел людей. Некоторые просто стояли у окна, другие перегибались через подоконник и смотрели на улицу.
Интересно, люди здесь чем — нибудь занимаются?
Я поднял взгляд. Оказалось, отсюда была видна часть равнины. Я ожидал, что увижу еще одно кладбище или продолжение первого, но нет. Там было море палаток, тысячи и тысячи. Они тянулись до самого горизонта. Возле ближних палаток сновали люди.
Я долго сидел и смотрел на темнеющую равнину. Когда я снова опустил взгляд, оказалось, на улице уже темно и люди там зажгли факелы. В окнах через дорогу мерцали свечи. Невозможно поверить, что в городе, даже полуразрушенном, нет электричества! Я наощупь подошел ко входу и пошарил по стене по обе стороны от двери. Выключателя не было.
Тогда я вспомнил, что не видел ни одного уличного фонаря, а в комнате — ни одного светильника. Значит, электричество заменила более продвинутая форма освещения. Но почему она не работает?
Окно из — за света уличных факелов вырисовывалось бледным прямоугольником в темноте. Я вернулся к нему, снова сел на стул и стал смотреть на людей на улице. Иногда кто — нибудь из них задирал голову. Несмотря на большое расстояние и слабое освещение, я стал замечать, что их лица выглядят как — то странно. Потом мой взгляд снова вернулся к дому напротив. Один из тех, кто маячил в окне, наверное, почувствовал, что я гляжу на него, и посмотрел на меня. Его
11
Пруфрок — герой поэмы Т. С. Элиота «Любовная песнь Альфреда Пруфрока». Образ Пруфрока в литературоведении считается символом «маленького человека», чей мир обставлен разнообразными запретами и табу.