— Дядя Джордж!
Волоча правую ногу, Джефф ковыляет сквозь яблоневый сад.
— Дядя Джордж! — он кричит, и слезы ужаса струятся по его щекам. — ДЯДЯ ДЖОРДЖ!
Но дядя слишком далеко, качается в своем кресле и наверняка его не слышит.
Начинает смеркаться. Это странно. Ведь еще день, пусть и вторая половина, но до вечера еще очень далеко. Вместе с сумерками приходит туман, окутывает кривые стволы и ветви яблонь. Джефф не смотрит на свое колено. Боится смотреть. Наверняка сейчас из перерезанных артерий и вен неостановимо хлещет кровь.
Сумерки сгущаются, а вместе с ними и туман. Внезапно слабость охватывает Джеффа; рыдая, он опускается на землю. В траве вокруг слышны таинственные шорохи, тонкие писклявые голоса. Такого не может быть, это всего лишь воображение, говорит себе Джефф. Голоса удаляются, и на него обрушивается чернота.
Потом снова вспыхивает свет дня, и его несут на руках. Вверх по мостику, потом вниз по мостику. По заросшей травой дороге, мимо амбара и дома, по Мейн-стрит к зданию, в котором принимает местный врач. Джефф на руках у дяди Джорджа. Наверное, тот все же услышал его крики, хоть и непонятно как.
— Дядя Джордж!
— Господи, какой ты тяжелый, Джефф! Быстро растешь?
— Дядя Джордж…
— А я думал, ты рыбачишь. Где же твоя удочка?
— Я… наверное, уронил ее. Дядя Джордж, скажи, я умру?
— Глупости! Конечно, нет. Сейчас доктор наложит пару швов, и будешь как новый.
— Я люблю тебя, дядя Джордж.
— Ну вот еще, Джефф!
В дверь снова застучали. Джефф разозлился, вскочил, бросился на кухню, рывком распахнул внутреннюю дверь и выкрикнул:
— Не знаю, кто вы и кем себя считаете, но советую убираться к черту, не то начиню ваши задницы дробью! — И он захлопнул дверь с такой силой, что посуда из нержавеющей стали, подвешенная над плитой на хромированных крючках, задрожала. Джефф вытащил из холодильника еще одну бутылку пива и на ходу откупорил ее.
«Ангелы Чарли» улетели, чтобы вернуться завтрашним вечером. По телевизору шли новости. Джефф смотрел вполглаза и слушал вполуха, потягивая пиво. Пора бы ему уже пить скотч, а не пиво. Черт! Только рабочие пьют пиво. Но он все еще «старина Джефф» и останется таковым навсегда. К тому же, если пьешь скотч, рискуешь стать пьяницей. Пиво — слабоалкогольный напиток. Правильно? Правильно! Кто сказал, что если ты живешь в доме в стиле «кейп-код», а не в каркасной хижине, и ездишь на «Кадиллаке», а не на раздолбанном «бискейне», ты должен пить шотландский виски? А потом скажете еще подписаться на «Уолл Стрит Джорнал» и больше не читать «Нэшэнл Инквайрер», «Нэшэнл Экзаминер» и «Миднайт».
Под «каркасной хижиной» Джефф имел в виду свой родной дом на Элм-стрит, унаследованный им после смерти матери (отец ушел из жизни пятью годами раньше). В этом доме Джефф жил со своей женой Долорес, детей у них не было. Собственно, он никогда не покидал этот дом, не считая послевоенных лет, когда он служил в Западной Германии. После смерти матери Джефф остался жить в ее доме, только теперь сам оплачивал налоги и коммунальные услуги. «Пойду-ка я, пожалуй, в дом» — эти слова он говорил уже не маме, а жене Долорес.
Дедушка умер, и дядя Джордж жил в доме один. Он так и не женился, а теперь думать об этом было поздно. Дядя вполне сносно готовил, поддерживал на кухне порядок. Не считая коробок со старым хламом и стопок древних журналов, в доме было чисто прибрано. Но Джефф никогда не видел, чтобы дядя Джордж мыл посуду или подметал пол. В теплое время года дядя всегда сидел на крыльце и качался, а в холода тоже качался, только в гостиной у камина в старом дедушкином кресле.
Волосы дяди Джорджа редели, постепенно превращаясь в серую каемку на затылке; он усыхал, сморщивался, скрючивался. Так продолжалось долгие годы. Дядя давно миновал возраст, в котором скончался его отец, и, похоже, собирался прожить вдвое дольше, чем мать Джеффа.
Однажды зимой Джефф зашел навестить дядю. Тот сидел в кресле у камина, но на этот раз впервые в жизни не качался. У Джеффа мелькнула мысль, что дядя Джордж умер, но нет, он просто спал. Его морщинистое лицо совсем съежилось и походило теперь на личико эльфа. Беззубый рот казался маленькой точкой, шея стала тонкой, как у цыпленка, и не держала голову. Во время разговора дяде приходилось откидываться назад в кресле, чтобы смотреть в глаза собеседника.
— Джефф, — сказал он племяннику. — Как ты, должно быть, знаешь, я хочу оставить дом и земли тебе. Но прежде ты должен кое-что мне пообещать.
— Конечно, дядя Джордж.
— Обещай, что никогда не разрушишь дом и никому его не продашь. Знаю, здесь многое надо подправить, но ты ведь получишь от меня и кучу денег. Делай, что хочешь, но не разрушай дом. Обещаешь, Джефф? Можешь дать слово чести, что не разрушишь дом и никому не позволишь уничтожить?