В ответ на это он услышал тихий, сдавленный голос Непенина: «Слушай, Михаил Коронатович, неужели ты хоть на минуту мог усомниться в том, что я не так же верен государю, как и ты. Я ещё не представляю себе, как всё это могло случиться, каким образом и кем государь поставлен в такое положение. Теперь война, которую необходимо довести до конца. Я верю, что после окончания её государь, если ему только будет благоугодно, снова примет власть в свои руки. Мы же теперь должны не уходить, а оставаться и бороться как с внешними, так и с внутренними врагами путём умелого руководства вверенных нам масс. Иначе, если мы уйдём, то этим только сыграем им в руку.»
«А мне кажется, — ответил Бахирев, — что сделать ничего нельзя, если только последует отречение. Сегодня потребуют передачи власти наследнику цесаревичу, завтра этим уже не удовлетворятся, потребуют республики, а послезавтра приведут Россию к гибели. Ты говоришь — сейчас война; считаешь, что необходимо оставаться. Может быть, ты и прав; а может быть, мы с тобой уже и не дождёмся её окончания, так как от нас предпочтут избавиться. Конечно, когда нет государя, всё же пока есть Россия, которой мы должны служить. Я остаюсь, но только до конца войны.»
Кроме адмирала Бахирева, отрицательное отношение к вынесенному на собрании флагманов решению высказал временно исполнявший должность начальника 2–й бригады линейных кораблей капитан 1–го ранга Г. О. Гадд; но его мнение командующий флотом узнал только позже, так как по какому‑то недоразумению Г. О. Гадд не был приглашён на заседание.
На основании своего ответа, данного Родзянко, адмирал Непенин счёл долгом донести об этом через Ставку и государю императору. 1 марта генерал Лукомский передал в Псков по прямому проводу: «Адмирал Непенин доносит, что не признал возможным протестовать против призыва Временного Комитета. Таким образом, Балтийский Флот признал Временный Комитет Государственной Думы».
2 марта командующий флотом послал на имя государя императора вторую телеграмму:
«С огромным трудом удерживаю в повиновении флот и вверенные мне войска. В Ревеле положение критическое, но не теряю ещё надежды его удержать. Всеподданнейше присоединяюсь к ходатайствам Главнокомандующих Фронтами о немедленном принятии решения, формулированного Председателем Государственной Думы. Если решение не будет принято в течение ближайших часов, то это повлечёт за собою катастрофу с неисчислимыми бедствиями для нашей Родины. 23 час. 40 мин. 2–го марта 1917 года№ 260, Вице–Адмирал Непенин».
Эти две телеграммы, в особенности — последняя, как бы указывают, что адмирал Непенин был сторонником переворота и считал необходимым принятие требований Государственной Думы. Но мог ли он думать, что именно Государственная Дума и явилась очагом возникшей смуты, а вовсе не думала о её ликвидации. Родзянко представлял ему общее положение совершенно безвыходным. Полученные им по прямому проводу из Петрограда от Морского генерального штаба сведения рисовали картину точно такой же. Кроме того, к нему всё чаще и чаще стали поступать донесения начальников частей и контрразведок, что среди команд наблюдается сильное брожение и вот–вот может вспыхнуть бунт. Что ему было делать? Как мог он не верить тому, что слышал со всех сторон? Как мог подозревать обман со стороны Временного комитета Думы, признанного великим князем Николаем Николаевичем и большинством главнокомандующих фронтов? Как, наконец мог он не обратить внимания на те грозные симптомы бунта на флоте, которые были слишком очевидны?
Адмирал Непенин не участвовал и даже не знал о заговоре, который в это время расцвёл пышным цветом; не мог он подозревать и измены в рядах главнокомандующих.
Все время, пока Гельсингфорс находился в изолированном положении, командующий флотом, получая известия, немедленно всё их сообщал посудам, чтобы никто не мог заподозрить его в замалчивании событий и верить злонамеренным слухам. В этом отношении он вёл себя безусловно правильно, с полным пониманием момента и всей ответственности, ложившейся на него. Он передал офицерам, что за всё происходящее на флоте отвечает исключительно он, и только просил вполне положиться на него и беспрекословно исполнять все его требования.
Никто не имел нравственного права упрекнуть Непенина в утаении или извращении фактов: всё было гласно, всё объявлялось так, как информировалось из Петрограда.
Команды на судах пока вели себя спокойно и никакой подозрительности не выказывали, очевидно, как и большинство офицеров, не отдавая себе отчёта в происходившем.
3 марта утром был получен текст акта об отречении государя императора. Адмирал Непенин просил немного обождать с его объявлением на судах, в силу особых политических соображений.