Пляска линий на экране немедленно стала изменять свой характер – ритм пульсаций замедлился, а пики резко подросли. Вскоре обозначились и длинные штрихи сна второго уровня, и намеки на растянутый, глубокий дельта-ритм четвертого – экран энцефалографа словно налился некоей невидимой морозной тяжестью. Дыхание пациента еще больше замедлилось, лицо приобрело абсолютно отсутствующее выражение.
Аугментор предоставит Хаберу полную запись всех стадий, сейчас же встроенный в него компьютер занят анализом арабесок медленных снов пациента и готовится к расшифровке орнамента подступающей сон-фазы, выделив и записав которую сможет подпитывать спящий мозг ею же, этой записью, усиливая тем самым ментальные ритмы собственно сновидения. Похоже, решающий момент уже приближался – видимо, на пациенте сказывался долгий период подавления снов, и сон-фаза наступала на этот раз несколько раньше, чем ожидалось, даже раньше, чем явственно и полностью установился второй уровень. Плавно колышущиеся линии исполосовали весь экран, снова бешено затрепыхались, задергались мелкой дрожью, переходящей в стремительную джигу, не подчиненную никакому единому ритму. Сейчас демонстрировал возросшую активность варолиев мост, а ритмы гиппокампа приобрели пятисекундную периодичность, так называемый тэта-ритм, до сих пор у подопытного ясно не проявлявшийся. Хабер глянул на спящего: его пальцы слегка подрагивали, глаза под сомкнутыми веками бегали, как бы что-то высматривая, губы приоткрылись на глубоком вдохе – несомненно, Орр видел сон.
Хабер зафиксировал время – пять часов шесть минут.
В пять одиннадцать он нажал черную клавишу и выключил Аугментор. В пять двенадцать, наблюдая на экране возобновление рисунка медленного сна, Хабер склонился над пациентом и трижды отчетливо произнес его имя.
Орр вздохнул, вяло развел руками, открыл глаза – и проснулся. Освободив его от трансшлема двумя отработанными движениями, Хабер мягко и сердечно поинтересовался:
– Как вы себя чувствуете, мистер Орр? Все в порядке?
– Хорошо, спасибо.
– Сон вы видели – пока это все, что могу вам доложить. Вы запомнили его? Можете пересказать?
– Конь, – сипловато отозвался Орр, до конца еще не проснувшись, и опустил ноги на пол. – Сон про коня. Вот про этого. – Он жестом указал на огромную украшавшую глухую стену врачебного кабинета фотофреску – это было изображение известного рысака по кличке Темени-Холл note 2, беззаботно резвящегося на сочно-зеленой лужайке.
– А что именно вам снилось про него? – довольным тоном спросил Хабер. Он вовсе не рассчитывал на успех с первого же сеанса.
– Это было… Я брел по этому полю, а конь сперва гарцевал в отдалении. Затем он поскакал ко мне, и казалось, что приближается он отнюдь не с добрыми намерениями. Но я почему-то совсем не испугался этой атаки. Наверное, рассчитывал поймать жеребца за уздечку или увернуться в последний момент. Во всяком случае был уверен, что ничто серьезное мне не угрожает – конь-то ненастоящий, с картинки из вашего кабинета. Нечто вроде игрушки из папье-маше… Мистер Хабер, а вас… вас в этой картине… ничего не удивляет? Ничто не кажется необычным?
– Ну, некоторые находят ее слишком энергичной для крохотного офиса, какой-то чересчур бодряческой. Секс-символ в натуральную величину – и прямо напротив кушетки для гипноза! – Доктор шаловливо улыбнулся.
– А что здесь у вас висело с час тому назад? Я хочу сказать, не висела ли там другая картинка, когда я к вам пришел, например фотография горы Маунт-Худ – до того, как я увидел сон про эту лошадь?
…О Господи он прав он совершенно прав здесь же висел Маунт-Худ…
…Какой такой Маунт-Худ здесь никогда не было никакого Маунт-Худа здесь всегда висел конь висел конь висел конь…
…здесь был Маунт-Худ…
…Конь здесь всегда был конь здесь всегда…
Доктор, не мигая, пялился на Джорджа Орра, не сводил с него взгляда несколько бесконечно долгих секунд – пытаясь постичь непостижимое, собрать воедино клочки мыслей и найтись, дать пристойный ответ… и скрыть, скрыть, скрыть свое ошеломление. Он врач, он должен внушать почтение и трепет, он знает ответы на все вопросы…
– Стало быть, вам кажется, Джордж, что прежде здесь находилось изображение горы Маунт-Худ?
– Именно так, – заявил тот печально, но непреклонно. – Маунт-Худ. Весь в снегу. На фоне синего неба.
– Гм-гм… – скептически хмыкнул Хабер, лихорадочно взвешивая, оценивая невозможное – или немыслимое? Сосущий холодок под ложечкой уже отпускал его.
– Вы со мной не согласны?
Взгляд пациента… в этих неопределенного цвета бездонных глазах читалось искреннее разочарование и слабеющий свет надежды – определенно, взгляд не вполне нормального человека.
– Боюсь, не согласен. Это знаменитый Темени-Холл, трехкратный чемпион восемьдесят девятого года. Сами скачки я тогда прозевал, хотя обожаю их и весьма стыжусь, что человечество, решая свои продовольственные проблемы, под корень изводит братьев наших меньших. Конечно, лошадь в офисе – в некотором роде анахронизм, но эта картинка мне нравится. Она передает силу, бьющую через край энергию – полную самореализацию в исконном ее биологическом смысле. Своего рода идеал, к которому стремится в работе каждый психиатр, некий вдохновляющий символ. Выбирая тему для внушения в нашем с вами сеансе, я случайно взглянул на картину и… – Хабер снова недоверчиво покосился на стену – естественно, там была лошадь, а не что-либо иное. – Но если недостаточно моих заверений, давайте спросим мисс Кроуч, она работает у меня уже полных два года.
– Мисс Кроуч ответит, что здесь всегда была именно эта картинка, – ответил Орр тихо и горестно. – Всегда лошадь, только лошадь и ничего кроме лошади. Что бы там мне ни приснилось. Я еще надеялся, что вы, подобно мне, сохраните воспоминания о предыдущей реальности, раз сами программировали мой сон. Ничего из этого не вышло, по-видимому.