— Что мне…
Он не успевает договорить, как на другом конце провода раздаются смачный щелчок и потрескивание.
— За тебя — поздравляю с отличными отзывами!
— Ты купила шампанское? — спрашивает он.
— Что и тебе советую сделать.
— Знаю, — говорит он, чувствуя, как спокойствие разливается по всему телу.
— Что будешь делать сегодня вечером?
— Лягу пораньше. Попробую что-нибудь написать, — отвечает он, расплываясь в улыбке.
— Как там бедняга пастор?
— Не знаю, я пишу очень медленно, — отвечает он. — Надо почувствовать эту простую будничную драму. Профессиональный конфликт — человека и пастора. Все считают, что это звучит скучно.
Ингмар смеется.
— По-моему, этот пастор начинает тебе нравиться, — говорит Кэби.
— А что мне еще остается? Кроме него, у меня никого больше нет. Мне больше не с кем себя отождествлять. В прошлый раз я мог поделить себя натрое. Мальчик, врач, писатель. А теперь у меня есть один лишь пастор. В этом весь смысл, мне некуда больше бежать. Ведь так бы оно и было, если б я стал пастором.
С левой стороны гравюры на стуле сидит женщина с обнаженной грудью. Она с взволнованным видом указывает на шляпу, лежащую на полу. Оргия подошла к концу, все устали. Розги отбрасывают грязные отблески света. Под треснувшим зеркалом, широко расставив ноги, сидит Ингмар с распахнутым жабо. Волосы у него немытые и давно не стриженные. Утром он не побрился, и на подбородке выступила щетина с блеклой проседью. На столе перед ним среди бокалов и фруктов лежит желтый блокнот.
Взгляд Ингмара падает на ручку с обгрызенным кончиком и потрескавшимся лаком. Большой и указательный пальцы, испещренные годовыми кольцами, со сложной системой переплетающихся желобков и многочисленными руслами рек. Ногтевые валики на розовых пластинках ногтей. Порез от бумаги, поблескивающий красным на фоне розового.
Ингмар пишет быстро, ручка скользит по бумаге. Долгоножка бьется о стеклянные стенки и железную крышку. Он пытается справиться с наплывом мыслей, поймать интригу, но, быстро устав, замечает, что все больше увязает в пространстве, отдельных эпизодах, диалогах и поворотах чувств.
Учительница не отступается от пастора, но у него в душе нет места любви, пишет Ингмар в конце страницы и быстро переворачивает ее.
Пастор чувствует, что не может принять ее, продолжает он, не может удовлетворить ее потребность в нежности и ответить на ее чувства. Он должен быть твердым, потому что не способен ответить на ее чувства.
И вот она оставляет его, думает Ингмар. Наверное, именно об этом и стоит рассказать. О пасторе, который не выдерживает молчания Бога, о том, как он нуждается в заботе. Не ведая о том, что сам копирует его поведение.
Учительница просит любви, а он отворачивается. Он словно безмолвный камень.
Равнодушный к любви.
Наконец она уходит. Так же как покинул его и Бог. Пастор остается наедине со своим одиночеством.
Когда Ингмар записывает слова учительницы о любви, ручка снова быстро скользит по бумаге. Неожиданно пастор становится жестоким. Он толкает ее, но она не уходит. Она остается и выслушивает все его колкости. Плачет, признает, что ведет себя глупо, но отказывается покидать его. Понимая, что тоже была эгоистична по отношению к пастору, она говорит: «Всякий раз, чувствуя к тебе ненависть, я превращаю ее в сострадание».
Удивляясь учительнице, которая отказывается покинуть пастора, Ингмар переворачивает страницу и делает пометку о том, что сделать это ее может заставить только что-то исключительное.
По своей воле она не уйдет.
Потому что она ужасно навязчивая, прилипчивая женщина, пишет Ингмар и тотчас зачеркивает эти слова, чувствуя будто кого-то оскорбил.
Но ведь я задумал, что пастор останется наедине с Богом, говорит сам себе Ингмар, закрывая желтый блокнот. Или, если угодно, окажется покинутым Богом. Ингмар пролистывает старые блокноты и находит ранние записи, где говорится, что она, будучи пасторской женой, покидает его. Покидает с озлобленной душой, как записано в старом блокноте.
Вот вам и предпосылка. И все же она не сдается, даже оказавшись на своем месте, думает Ингмар, нагибаясь к стеклянной банке, которая стоит у кирпичной стены, освещенной лучами вечернего солнца и скрытой парусиновой тенью. Опускаясь на колени, он вдруг слышит, как мать разговаривает по телефону за пожелтевшим окном пасторской усадьбы.
— Какие прекрасные отзывы, вот это премьера! Трудно поверить, что на сцене стоял именно ты, — говорит она. — Мой милый Малыш. Которому так аплодировали.