— Слышь, чучело! — крикнул ему Друг. — Ты че, туго всасываешь? Шевели протезами!
И Генка пошел — пошел, как на расстрел. Сейчас меня будут бить, подумал он с отчаянием.
— Какашка, — обратился к нему Мамай, лениво улыбаясь и спрятав большие пальцы в карманах джинсов, — Какашка, помнишь, я говорил, что если не попаду, ты получишь пизды? Было такое?
— Но ты же попал… — пропищал Генка.
— Ну и что? А после этого я не попал. Зато ты, Какашулечка, ой как попал…
— Какашенция, — вмешался остроумный Кича, — мы с пацанами посовещались и приняли очень важное для тебя решения. Судьбоносное. Сегодня, Какашечка, величайший день в твоей жизни. До этого дня процесс получения тобою пизды носил беспорядочный и не организованный характер…
— Загрузил, — вставил Мамай.
— Однако сегодня, — продолжал Кича, — мы решили, что этот процесс, как и всякий, нуждается в четкой систематизации. Поэтому отныне ты будешь выгребать по графику: трижды в день. Первый раз — перед первым уроком, потом — после третьего, и потом еще — после последнего.
— А, может, четыре раза? — предложил Друг.
— Хватит и трех, — ответил добрый Кича, — мы не садисты. Что касается внеплановых пиздюлей за конкретные проступки, то их обсудим позже.
— Ребята, я пойду… — промямлил Генка, поворачиваясь.
— Стоять! — гаркнул Мамай.
Генка застыл. Ему показалось, что Мамай вот-вот его ударит, но тут почему-то не ударил.
— Это еще не все, — сказал Кича. — Ты же еще не слышал, как это будет происходить. Есть специальный ритуал, нарушение которого строго карается дополнительными пиздюлинами. — Кича улыбнулся; от этой улыбки у Генки задрожали губы. — Короче, — продолжал он. — Ты подходишь к нам в установленное время, отдаешь честь и докладываешь о прибытии. Говоришь: «Рядовой Какашка для получения дежурного посрача прибыл». Потом ты разворачиваешься, становишься в позу Рэкса, (Друг тут же изобразил эту позу: наклонился, неестественно выгнув позвоночник — все засмеялись) и ждешь посрача. Получаешь причитающийся посрач и до дальнейших распоряжений можешь быть свободен. Что не ясно?
Генка промолчал.
— Тебе все ясно, Какашенция? — переспросил Кича.
Краем глаза Генка посмотрел на Мамая. Только не бей, пожалуйста, только не бей.
— Ясно, — пробормотал Гена, в состоянии, близком к паническому ужасу.
— Что тебе ясно?
Что вы мудаки все, подумал Генка, с удивлением обнаружив в себе злость. Не трусливую ненависть, а именно злость, тихую, как шепот; словно ребенок, сжимающий кулаки в каком-то из тесных подвалов подсознания…
Словно почувствовав эмбрион Генкиной злости, Мамай ударил Гену кулаком в плечо и убил этот эмбрион в зародыше. Генка взвыл; на глаза волной накатили слезы. Мамай умел ударить неожиданно и незаметно, так, чтобы ушиб пульсировал болью, а синяк остался на две недели. В такие моменты островки Генкиной воли тонули в черном океане страха, и хотелось лишь умолять.
— Зачем вы меня травите? — закричал Генка с истерикой. — Что я вам сделал?
— Родился, — ответил за всех Друг. — Давай, докладывай, как Кича учил.
Генка шмыгнул носом.
— Давай, Какашка, докладывай, — поддержал Мамай, — а то все прыщи повыдавливаем.
Все дружно засмеялись.
— Вы бы оставили его в покое, — вмешалась маленькая Настя Быкина, неотрывно наблюдавшая за этой сценой. Она, бывало, защищала Генку, как и некоторые другие девчонки, но их вялая защита никогда не помогала — наоборот, убивала остатки гордости. Что же это за парень, если его защищают девчонки.
— Сейчас он доложит и оставим, — ответил Насте Кича. — Не извольте беспокоиться, леди, — и, повернувшись к Генке, сказал совсем другим тоном. — Давай, прыщавый, докладывай!
— Я… я не умею…
— Твою мать, не беси меня! — заорал Мамай. — Говори: Я, Какашка…
— Ну, я…
— Какашка!
— Я, Какашка…
— Рядовой Какашка!
— Я, рядовой Какашка…
— Для получения дежурного подсрача прибыл!
— Послушай, Мамай…
Договорить Генка не успел — на этот раз Мамай зарядил в солнечное сплетение и Генка вдруг понял, что не может вдохнуть. По щекам уже откровенно полились слезы.