На дальней баскетбольной площадке кто-то играл в стритбол. Все кольца кроме одного там были сорваны со щитов. А вдруг там Мамай, подумал Гена с испугом, тогда лучше не ходить, мало ли, что ему в голову стукнет… Присмотревшись, Генка с облегчением заметил, что Мамая там все-таки нет — там были Сом, Кича, круг Кичи из 7-го «Б» и какой-то незнакомый пацан. Они, конечно, могли приколупаться, особенно Кича, но лишь в крайнем случае… Тем более они заняты игрой.
Генка пролез в дырку в заборе и направился к трансформаторной будке возле спортивной площадки. Там можно было спокойно посидеть на деревянных балках для ходьбы на равновесие. Он сел на одну из них и поначалу наблюдал за играющими в стритбол — за белобрысым Кичей (как всегда одет в широкие стильные штаны с большими карманами — их видно на километры); за длинноволосым Сомовым в своих обычных джинсовых шортах, в футболке с надписью «Dimmu Borgir» и странным рисунком — Сом щеголял в этом все лето; за друзьями Кичи, которых Генка слабо видел даже в очках. Потом Гена задумался о своем.
Вечерело. Раскрасневшееся солнце истекало кровавой зарей по всему небу и, словно бы сдуваясь, опускалось к земле. Угрюмым чудищем хмурилась школа — красно-белая громадина с черными зажмуренными окнами. Советские архитекторы, без сомнения, построили эту школу в расчете на коммунизм — когда вертолетов на улицах будет больше, чем автомобилей, а деньги отменят — но коммунизм так и не наступил. Совковый футуризм, воплощением которого являлась Третья Брагомская школа в эпоху дикого капитализма, смотрелся изгоем. Время от времени на школе появлялись новые граффити, словно язвы на теле чудовища. С ними боролись, как могли — закрашивали, стирали. Появившийся этим летом черный трезубец, перечеркнутый красной свастикой, стереть еще не успели, а не вполне грамотная, но понятная многим брагомцам надпись «We dead» существовала на школе уже шесть лет. Полустертую, ее все равно было видно.
Скоро первое сентября. Скоро учеба. Скоро восьмой класс.
Скоро. Уже скоро. Скоро он прошмыгнет в класс, а все поднимут взгляды и заметят его. Мамай резко и неожиданно, как он умеет, двинет ногой повыше колена, по мышце. «Маваши! — заорет Мамай. — Маваши для Какаши!» Скоро, уже скоро он согнется, и из глаз снова брызнут слезы. Скоро Кузя будет выписывать ему свои каламбахи — прямо по шее, ребром ладони, так, что нельзя будет двинуть головой. Скоро. Скоро начнутся приколы. «Какашка, — спросит у него здоровенный Кузя, — Какашка, а че у тебя так много прыщей? (Генка непроизвольно почесал выскочивший вчера прыщ на щеке.) Какашка, ты, наверно, много дрочишь?» Всем будет смешно и он тоже хихикнет. Ведь всем смешно.
Какашка. Прыщ. Крокодил Гена. Лупоглазик. Залупа очкастая. Кастрат. Но чаще всего — Какашка. Кто это? А так, никто. Говно, Какашка.
«Такие как ты, Кашин, недостойны жить на земле, — скажет ему Сом. — Ты — генетическая ошибка».
«Какашка, че такой грустный? — спросит Кузя, — отсосешь у дяди?»
А Мамай ничего не скажет, он ударит его ногой в живот, так, чтобы внутри все перемешалось. Тело мгновенно сложится, как раскладушка, а пол окажется перед носом. Синяк потом будет сходить целый месяц, но кто об этом узнает? Матери нет никакого дела, она вечно на работе, а папа — просто диванная декорация, подставка для газеты. Красивая Ева, которую так хочется по ночам, обнимет Мамая, а на него если и глянет, то с отвращением — ну и урод! И если Мамаю, не дай бог, поставят синяк на тренировке, Ева пожалеет его, а потом с глупым хихиканьем посмотрит, как Мамай вымещает зло на нем — у него потом таких синяков будет около десятка.
«Что с тобой, сына? Откуда это у тебя?»
«Упал, мам».
«А, ну будь осторожнее».
Интересно, а если бы по-другому. Если бы так:
«Знаешь, мам, меня каждый день, кроме выходных и каникул, колотят все, кому не лень. В основном я получаю от половины учащихся в моей школе, но регулярно меня избивают всего лишь 5–7 человек.»
Мама бы сказала:
— Да, сына, что ж ты так. Не приставай к ним. Ну ничего, я поговорю с вашей классной руководительницей.
А когда она поговорит с классной, об этом узнает вся школа. И его просто убьют. Причем все желающие поучаствовать не смогут — он будет трупом уже после Кузи и Мамая. «Какашка, — обратиться к нему Кузя, — а че у тебя такой писклявый голос? Какашка, ты правда кастрат?» Красивая Ева тут, конечно, захихикает. Ей ведь смешно. Всем смешно. И Кузя стукнет его ладонями по ушам (так, чтоб зазвенело), и Мамай отработает на нем какой-то новый удар, выученный на тренировке. Лишь Вера-сектантка — вяло попытается его защитить, но от ее защиты станет еще гаже.