Горик дождался своей очереди, помочился, заглянул в невыносимо мутное зеркало. Глаз потихоньку проходил. Конечно, полностью фонарь сойдет лишь где-то в конце сентября, но зрения он, по крайней мере, не лишился. Горик закрыл здоровый глаз и посмотрел — видеть он мог, плохо пока, но мог. Ну а с зубами, конечно, сложнее, зубы назад не приклеишь. Горик раскрыл рот и задумчиво посмотрел на амбразуру в верхнем ряду с правой стороны — раньше там было два здоровых зуба.
— Ну ты скоро там, ёб твою мать? — закричали за дверью.
— Выхожу, — отозвался Горик.
В комнате все еще храпел отец. Горик оделся и быстренько прошвырнулся по отцовским карманам. Там ничего не оказалось. Если отец и вернулся вчера с деньгами, мать уже успела все выгрести.
На кухне было тускло, жарко и тесно. Воняло самогоном, который без конца гнала тетя Тамара. По грязному, заваленному всякой посудой столу, бродил чей-то черный котенок, ступая по жирным тарелкам и вставая на задние лапы, чтобы заглянуть в очередную пустую кастрюлю. Мать варила гречку, стоя возле плиты, все конфорки которой были забиты чужой посудой. Было уже светло, но кто-то завесил засиженное мухами окно покрывалом и включил заросшую паутиной лампочку под потолком. Она светила так, что лучше она б не светила. Создавалось впечатление, что люди здесь боятся солнечного света.
Горику не хотелось говорить с матерью, но он хотел есть, а потому приходилось ждать, пока свариться гречка. Мать, словно почуяв человеческий дух, обернулась к нему, — худая, распатланая, с морщинами на злом лице и черными крючковатыми пальцами. Горик лениво упал на табуретку возле самогонного аппарата.
— Проснулся… — злобно пробурчала мать, — жрать хочешь…
— Хочу, — согласился Горик.
— Как жрать — все тут как тут. Не отмахаешься. Как помочь — так никто. Мужчины… — она громко плюнула в сторону Горика, но плевок не долетел.
Горик смотрел в стол.
Мать потерла рукой шрам на лбу — два года назад пьяный отец пытался зарезать ее вилкой и три ровных параллельных полосы, похоже, останутся у матери на всю оставшуюся жизнь. Мать закурила и отвернулась к плите. Она говорил что-то, но Горик мало ее слушал. Она была, как всегда, злая и, чтобы выместить на ком-то злость, вышвырнула со стола котенка, который жалобно мяукнул.
Сварилась гречка. Мать швырнула тарелку Горику под нос и он ел, а она все говорила.
— Мать, — сказал Горик, поев. — Мать, дай гривну.
Она словно ждала, что он это скажет. Она выпрямилась, сверкнула глазами и заорала:
— Хуй тебе!!! Хуй тебе, а не гривну, понял! Иди, заработай и нам с отцом принеси, а я тебя кормить больше не собираюсь!!! Работать иди, понял! Вон какое пузо отъел на материнских харчах!
Горик взбесился. Мать, конечно же, отлично знала, что пузо у него не от того, что он много ест, а от нарушенного обмена веществ. Мать знала это и все равно его доставала.
— Сиськи, как у бабы! — орала мать. — Да на тебе же землю пахать можно, а ты у матери на шее сидишь! До каких пор я тебя кормить буду, а?! Когда ж ты мне пожить дашь?!
Мать разрыдалась и уронила голову на стол.
Настроение испортилось. Горик равнодушно отвернулся, встал, ушел в коридор, обулся и вышел из квартиры.
Кругом одни скоты, думал он, спускаясь по лестнице. Другие армяне поднимаются, и живут как люди в огромных домах, ездят на огромных машинах, а мы залипли в этом отстойнике для кавказцев, афганцев и нелегальных вьетнамцев. Может потому, что нет путевых родственников. Всех сбросили в кучу. Сарай для нищих. Наверно, не выгоняют до сих пор только потому, что некуда. А может, ждут, пока друг друга перережем. А просто может, забыли.
Единственный здесь человек — это дядя Себастьян. У него иногда можно было поесть, он давал деньги, если они у него были, и если бы не он, Горик, пожалуй, не прочел бы за свою жизнь ни одной книги. Когда-то, еще до переселения, дядя Себастьян работал историком в Душанбе и даже написал какую-то диссертацию. Он был единственным образованным человеком из всех, кого Горик здесь знал, и у него единственного были книги. Никто не понимал, зачем они ему, а дядя Себастьян, продавший в свое время почти все свои вещи и всю мебель, не продал ни одной книги… Когда дура Тамара разорвала одну из его книг, чтобы завернуть селедку, он чуть ее не задушил… да и задушил бы, если б Резо не оказался рядом… С тех пор его книг никто не трогал. Год назад дядя Себастьян устроился работать где-то курьером, и теперь его не было дома то по две недели, то по месяцу. Когда его не было, Горик очень скучал, зато когда он приезжал, жизнь словно бы на время поворачивалась к Горику лицом.