— Пометил? — мне показалось, что я ослышался.
— Вот именно, пометил. Это моя территория. Нечего сюда лезть. Я за себя постоять умею.
— Ты хочешь сказать, что ты пометил тут… так сказать… территорию, как… как… — я действительно растерялся. — Как, например, собака? Как животное?
— Ну да. А как еще можно метить — как растение, что ли? Как фикус?
Он громко, по-ослиному, заржал.
— Идиот! — я разозлился. — До чего докатились! Как фикус…
— Выбирай выражения! — он снова подскочил ко мне. — Чё те не так? Все метят — и я мечу! Как все.
— Кто — все?
— Все здесь, в подъезде. Тут и люди метят… И собаки… Я чё, хуже?
— Слушай, тебя что, мама-папа вообще не воспитывали? Не говорили тебе, что мы не метим? Что это ниже нашего достоинства? Что это позор для всего рода?
— Они ушли.
— Кто ушел?
— Мама и папа, — он неопределенно махнул рукой, то ли указывая направление, в котором они удалились, то ли вычерчивая в воздухе их силуэты, то ли вообще без всякой цели.
— Куда ушли? В другой дом?
— Нет.
— А… прости. Умерли, значит?
— Ну, сейчас — не знаю, может, и умерли уже. А когда уходили — живые были.
— Так куда же они все-таки ушли?
— На улицу.
— На улицу?! — я не верил собственным ушам.
— На улицу.
— Зачем?
Он промолчал.
— А тебя чего с собой не взяли?
— Сказали, что маленький еще. На улице, сказали, пропадешь, живи пока здесь…
— И давно ты здесь… один?
— Лет пять. А может, десять. Точно не помню.
Я вдруг осознал, что по-прежнему сижу на грязном кафеле. Медленно поднялся. Все, кроме головы, было вроде бы цело. А голова болела. Сильно.
— Ты меня избил, — глупо констатировал я.
— Потому что нечего, — он был абсолютно уверен в своей правоте. — Нечего в чужой дом без спросу лезть.
— Я вообще-то не один пришел.
— А, ну да, с этой… как ее. А она тебя что, пригласила? — он подбоченился. — Что, слова сказала? «Хозяин-господин! Пойдем в новый дом…»?
— Перестань!
— Что, не сказала? Не сказала, да?
— Не сказала.
— Ну так и чего ж ты…
— Ничего. Ладно, пойду. — И я заковылял вниз по лестнице.
Пустышка. Свинья. Идиотка…
Спускаясь по ступенькам, я изобретал для той, что осталась в квартире наверху, все новые и новые имена.
…Паршивка. Лицемерка. Истеричка…
Каждая следующая ступенька — пощечина. Каждая следующая ступенька — оскорбление. Некоторые оскорбления растягивались аж на пару ступенек.
…Него — дяйка. Верти — хвостка. Драная — кошка…
А некоторые были резкие и короткие, как выстрелы, их хватало ровно на один шаг.
…Дура. Сука. Дрянь. Тварь…
Я полностью сконцентрировался на том, чтобы ни в коем случае не повторяться. Это меня хорошо отвлекало. Так мне было гораздо проще уходить — уходить и почти не думать о том, что я ухожу один. Без нее.
Гадина. Стерва. Сволочь. Предательница. Дурочка. Дашенька. Даша. Дашенька. Чтоб тебе пусто было. Чтоб с тобой так же. Чтоб тебя тоже. Бросили…
Нет, и как же это меня угораздило так к ней привязаться? Ладно бы еще с детства с нами жила — так нет: заявилась аж в семнадцать лет. До этого мы и знать о ней не знали…
Свое появление она предварила единственным письмом:
«Здравствуй, дорогой дедушка. Как твои дела? Как здоровье?
Меня зовут Даша. Я твоя правнучка. Я живу с мамой (твоей внучкой) в Казахстане, в городе Усть-Каменогорск. Мне 17 лет. Отца у меня нет.
Я всегда хотела тебе написать, но раньше стеснялась. А теперь решила, что все-таки нужно написать. Твой адрес мне дала уже давно бабушка Лиза (твоя дочка).
Дедушка! Я хочу переехать в Москву и поступить в институт. И если можно, жить у тебя?
До свидания,
целую,
Даша.
P. S. Я знаю, что вы с бабушкой Лизой (твоей дочкой) давно не общались. Но я подумала, что тебе все равно будет интересно. Бабушка Лиза год назад умерла. Очень жалко.
Еще раз целую,
Даша».
К письму прилагались две фотографии — то ли как доказательство родства, то ли просто чтобы развлечь сентиментального прадедушку.
На одной было заснято семейное торжество. У стола, усеянного живописными объедками, чинно сидела троица: веселая длинноносая старуха с тремя подбородками, изможденная женщина в ужасной золотой блузке и красивая девочка-подросток с длинными кудрявыми волосами, прихваченными на макушке дурацкой заколкой в форме бабочки. У всех троих были жуткие ярко-красные глаза, которые, собственно, и создавали ощущение фамильного сходства: казалось, что это семейство разновозрастных овдовевших вампирих… На оборотной стороне круглым детским почерком было выведено: «Слева направо: бабушка Лиза, мама, я».