– Чего хмуриш-ш-ш-шься, детка? Садис-с-сь ко мне на хвос-с-с-т. Довезу со вс-с-с-еми удобствами. А потом вымою и с-с-съем.
Выбора у нее не оставалось. Либо сейчас съедят, либо потом. Хотя если змей — чистоплюй, он еду прежде вымоет. А если еда станет брыкаться, отправит ее в нокаут да хотя бы вот этим кулаком. Надо же, сколько перстней! Вот, кого людям Альфинура стоило бы ограбить в первую очередь.
Мускулистые руки — на вид довольно приятные для того, кто передвигается за счет хвоста — протянулись к Джессамине, сгребли ее в охапку и пощекотали под ребром острым когтем. А когти у Фаргара были словно из чистого золота. Тут-то принцессу и парализовало. Она буквально не могла пошевелиться от страха.
Затем ей плотоятно улыбнулись, обнажив не менее острые клыки. Обычно такими клыками наделяют мифических вампиров. Улыбнулись и усадили на мясистое основание хвоста, сразу за спиной.
– Держис-с-сь крепче, мой вкус-с-с-ный обед! – предупредил змей. – Сейчас-с-с-с будет жарко!
«И так жарче некуда», – обреченно подумала Джессамина. Держаться она, разумеется, не могла. Тело не слушалось. Поэтому Фаргар с некоторым раздражением сцепил ее руки у себя спереди. Аккурат там, где поблескивала накалившаяся пряжка кожаного ремня.
И понесся по пустыне, выписывая на песке волны и вензеля.
От его сюртука исходил какой-то терпкий, скипидарный аромат. И действовал он на Джессамину одуряюще. Под конец пути она уже мало что соображала. Поэтому когда ее ссадили с хвоста и вновь заключили в цепкие объятия (и снова мерзкая клыкастая ухмылка), мысли о том, чтобы оказать сопротивление, даже не возникало. А Фаргар тем временем отодвинул свободной рукой плоский камень, что лежал на песке. И нырнул вместе с Джессаминой в образовавшееся отверстие. Камень за ними задвинулся, и гулкая прохладная пустота окружила их со всех сторон.
Надо отдать змею должное. Он продолжал церемониться с жертвой, даже несмотря на зверский голод. Даже там, где уже никто не сумеет ему помешать.
Аккуратно, чуть ли не с мистическим трепетом снял с нее мантию, потянулся к лифу, но тут же отдернул руки. Неодобрительно покосился на шаровары — и, цокнув языком, поднял Джессамину на руки, походя стряхнув с нее сандалии. Та по-прежнему пребывала в оцепенении. Куда ее несут? Зачем?
А Фаргар тем временем со склизким шелестом полз к бассейну. Борта бассейна покрывала изумительная рубиновая мозаика. Чашу наполняла кристально чистая вода. Вместо привычной лестницы ко дну стелился покатый спуск — специально для хвоста.
Змей вместе с добычей двинулся по спуску, погружаясь в воду всё глубже и глубже. И добыче, по-хорошему, надо бы уже запаниковать, но Джессамина вдыхала скипидарный запах от одежды похитителя и, кроме воды, погружалась в опасную прострацию. Ей было глубоко и еще глубже плевать, что с ней станут делать. Съедят ее сейчас или оставят на десерт? Утопят или только слегка окунут? Какая вообще разница?
К счастью, в планы Фаргара не входило никого топить. Так, искупать немного, освежить жертву, перед тем как отправить на кухню. А заодно поразмышлять над дилеммой: что лучше, сварить или зажарить? Или может, заготовить консервы?
Итак, Джессамину искупали. Одели во всё чистенькое — с тщанием, как одевают горячо любимую куклу. И, клыкасто ухмыляясь, заточили в подземную камеру, вполне пригодную для того, чтобы там рыдали и убивались плененные принцессы. Имитация окон, кружевные занавеси, балдахин над мягкой кроватью. Шелка, искусственные бриллианты на люстре, мебель из редких древесных пород. Напитки на любой вкус. Проходите, располагайтесь. Чувствуйте себя как пожелаете.
Наступила ночь. Дурман улетучился, пришла ясность сознания. А вместе с ней нагрянул и страх. Джессамина сползла с кровати по скользким шелкам, на которых до сих пор возлежала в беспамятстве. Обняла себя за колени и мелко задрожала. Страх того, что ее как-нибудь изощренно прикончит змей, подтянул за собой и другой страх — того, что она, собственно, опять начала бояться. Ведь это значило, что снова полезут из-под кожи проклятые растения. А срезать их нечем. Потому как единственное оружие вместе с сандалиями и грязной одеждой конфисковали.
Фаргар понял, что дело дрянь, когда услыхал из камеры протяжные и далеко не благозвучные стоны. Стоны переходили на крик. Крик обрывался резко, как отрубленный. И всё повторялось по кругу, с каждым разом наращивая градус страдания.