Альбрехт проговорил рядом сдержанно:
— Я уважаю достойных и талантливых полководцев, но почему это с каждым годом все больше предпочитаю глупых противников? Разве с возрастом человек не умнеет?
— Умнеет, — подтвердил я.
— Точно?
— Абсолютно, — согласился я. — Я вот в десять лет был точно умнее себя пятилетнего. А сегодня умнее вчерашнего!
— В случае же, — договорил он, — если нам удалось бы устоять перед градом стрел, и мы сами перешли бы в наступление, их лучники успеют отступить под защиту тяжелой конницы…
— Потому, — сказал я, — нам и нужно сохранять тайну наших дальнобойных луков.
— И тяжелых стрел.
— Да, и тяжелых стрел, — согласился я. — Пусть они не пробивают панцири, однако где у мунтвиговцев хорошие доспехи? А кожаные латы проткнут, как гнилую холстину.
Наша конница выстроилась широкой цепью для атаки, а из-за их спин начали выходить лучники, такие неприметные среди огромных рыцарских коней и внушительные впереди, так как для стрелков композитных луков требуется добавочная сила, что обычно связана и с ростом.
Макс выехал вперед на прекрасном белом коне, тот призывно ржал, предчувствуя свирепый бой, приседал на всех четырех, как дикий барс, готовый к прыжку.
Сам Макс весь с головы и до пят в блестящих доспехах дивной вестготской выделки, молодой и красивый, такие обычно оказываются редкостными дураками, он и не старался выглядеть мудрым, зато тщательно промерял взглядом расстояние до лучников противника, а своих выпускал и выпускал, но в какой-то момент крикнул:
— Стой!.. Дальше ни шагу!
Альбрехт пробормотал:
— Хороший глазомер у парня. Дальше, да, опасно. Те могут достать стрелами.
— У вас, граф, — сказал я, — тоже глазомер?.. Давайте просто понаблюдаем. У нас все дебюты записаны, неразбериха начинается в миттельшпиле.
Он посмотрел на меня искоса.
— Слова-то какие непонятные. Образованность показываете?
— Люблю повыпендриваться, — сказал я нервно. — Смотрите!
Макс, выждав, когда все лучники выйдут на позицию, взмахнул рукой. Те разом вскинули руки, с силой натянули тетивы, даже я услышал скрип сгибаемого дерева.
Лучники противника наблюдают с вялым интересом, посмеиваются, что и понятно, ни одна стрела не долетит, что за дураки…
— Начали! — крикнул Макс страшным и веселым голосом.
Глава 4
Стрелки разом выпустили тучу стрел. Та взвилась так плотно, что небо посерело и показалось каким-то трепещуще нереальным. И даже теперь лучники противника не встревожились: кто-то глазел на эти стрелы, кто-то глумливо хихикал над дураками, что вот так напрасно…
Стрелы, описав дугу, обрушились на противника. Там поднялся крик; люди падали, не просто пораженные стрелами, многие были сразу убиты, но еще никто не пытался броситься в сторону, а Макс снова взмахнул рукой.
Теперь его лучники стреляли как можно чаще, пока противник не опомнился и не разбежался. Тяжелые длинные стрелы убивают наповал, если попадают в головы, остальные ранят тяжело.
Поле начало покрываться телами павших. В рядах их конницы затрубил рог. Я видел, как там один привстал на стременах и прокричал команду, а во вскинутой руке заблестел обнаженный меч.
Вся масса колыхнулась и пошла медленным шагом, затем перешла на грунь, а следом на рысь. Уцелевшие из их лучников пытались убраться из-под копыт, но разъяренные рыцари уже не смотрели на чернь, так позорно проигравшую начало битвы, и торопились реабилитировать славу своей армии.
Земля загудела под тяжестью копыт. Я даже услышал, как ветер шелестит полотнищами знамен, а тысячи голосов красиво и торжественно запели псалом «Дева Мария, радуйся».
Я с тревогой оглядывался на группу блестящих рыцарей, во главе которых принц Сандорин, а за их спинами пятитысячная конница.
Альбрехт оглянулся тоже.
— Страшновато?
Я огрызнулся:
— А вам?
— Выдержит, — сказал он, но без особой уверенности. — Раньше бы, не знаю, но когда принц увидел, как блестяще Макс убрал весь отряд лучников…
— Я в самом деле, — сказал я, — дал принцу слишком трудное задание. Трудно заставить себя бежать, имея такую силу! Я сам бы на месте принца возражал…
— Нет, — сказал Альбрехт, — нет…
Принц выхватил меч, вскинул над головой. Я услышал его вопль, но не понял, то ли за Вендовер, то ли за Лиутгарду, у нас всегда борьба личного с общественным, и вся масса конницы устремилась навстречу противнику.