Королевская оружейная занимала небольшой одноэтажный дом, продолговатый, с решетками на окнах. В ней пахло железом и смертью. Чтобы в нее попасть, пришлось пройти через две просторнейшие кузницы, где в багровом тумане страшно лупили по багровым полосам железа огромные молоты. От могучих фигур молотобойцев несло таким жаром, словно их тоже недавно сковали из раскаленного металла. Подручные то и дело уносили исправленное оружие в оружейную, а оттуда несли, как я понял, на перековку. Плечи передернулись – все железо хранит следы от рубящего, колющего, клюющего, а то и вовсе смяты неведомой силой, покрыты окалиной, изъедены глубокими оспинами, будто попали под дождь из кислоты.
В королевской оружейной под стеной расположилось с десяток примитивных станков, за ними трудились десять мастеров и пятеро подмастерьев. Я успел увидеть, с какой скоростью из-под их рук выходят доспехи, кольчуги, шлемы.
Я поспрашивал Беольдра, но королевского брата в оружейной не оказалось. Мое сердце упало, он мог в такое позднее время забрести и в таверну, там кроме вина есть и женщины, но мне кивнули на большую комнату на той стороне мастерской. Ее можно бы назвать складом, вдоль стен угрюмо стоят, связанные пучками, как снопы, охапки копий и дротиков, на лавках и широких столах высятся кучи топоров, мечей, кинжалов – уже поправленные, со следами жестоких ударов по железу… а на стенах… на стенах – настоящее оружие!
Я сразу понял, что это и есть оружие героев. Даже я, интеллигент, хуже того – русский интеллигент, как бы стыдливо ни открещивался от этого позорнейшего из прозвищ, но и я постоял с раскрытым ртом, глядя на все эти лезвия, рукояти, кольца, на весь этот блеск и всю эту гремящую мощь. Вообще-то сама интеллигентность на человеке – такая тонкая шкурка, а уж разновидность русской интеллигентности так и вовсе тоньше пленки мыльного пузыря, а что под этой пленкой, уже видно хотя бы по мне: убиваю и не дрогну веком. Даже ресницей не дрогну.
Из этой особой оружейной вела еще одна дверь – явно маленькая кладовка. Оттуда, пригибаясь, вышел непомерно высокий человек с черными волосами до плеч. Я вздрогнул и отступил, мужчина оказался на голову выше, неимоверно худ, но широкие плечи и толстые жилы говорили о немалой силе. На широком поясе – меч и два ножа.
– Здравствуйте, – сказал я торопливо. – Простите, сэр Беольдр, я вас не узнал сразу. Здесь вы совсем другой, чем рядом с королем в тронном зале. Собственно, о чем это я? Простите, увидел вас, сразу все из головы выпорхнуло при виде вашего величия… вы, как царь Петр, что все сам, все сам! И ковал, и лепил, и бороды резал. О вас, ваша милость, говорят, что вы самый большой знаток того, что делается за стенами крепости.
Беольдр хмыкнул.
– Так говорят?
– Да, – солгал я снова, а потом подумал, что это, возможно, и не ложь вовсе. – Не знаю только, почему…
Беольдр смерил меня недружелюбным взглядом.
– Потому, что только я могу общаться с нечистью и не пачкаться! Понял? Конечно, кто-нибудь может еще, я не один такой, но король не хочет рисковать. Священник сказал, что к алмазу никакая грязь не пристает! Понял?
– Понял, – ответил я с великим уважением. – Вы в самом деле… подвижник!
– Что-что?
– Я говорю, – сказал я торопливо, – что уйти в пещеру и там предаваться аскезе могут многие… ну, пусть не многие, но все-таки таких десятки, если не сотни. Но жить среди людей, среди не совсем чистых и не совсем честных, среди толстых распутных баб и оставаться целомудренным… Я преклоняюсь, сэр!
Он с небрежностью отмахнулся.
– Что ты хочешь?
– Поехать с вами, сэр!
Глаза его хмуро блеснули. Он смерил меня подозрительным взором.
– Ты?
– Сэр, – сказал я торопливо, – я небольшая потеря, если меня там сожрут или как-то еще сгину в хищных лапах оборотников. У меня здесь никого нет, я не оставлю рыдающую вдову и кучу голодных детей. И воин из меня еще никакой… Зато я, человек из дальних земель, может быть, увижу такое, что не видите вы…
Он насупился, но грудь, напротив, раздалась, словно для недовольного рыка. Но брат короля сдержался, спросил коротко, хотя угрозу я все равно уловил:
– Почему это?
– Глаза замыливаются, – ответил я еще торопливее. – Привычное перестаем замечать. Вдруг я..
Он смотрел вопросительно, но я умолк. Он помолчал, качнул огромной, как башня танка, головой.