– А что она делает? Конкретно эта новая часть?
Отвечает он не сразу:
– Это вроде как еще один орган чувств, только он рассеянный. Своего рода интуиция, только очень резкая, четкая.
– Рассеянная, но четкая.
– Ну да. Это проблема – объяснить, что такое запах, человеку без носа.
– Может, это не то, что ты думаешь. Я имею в виду, нечто изменилось, но это не значит, что ты можешь вот просто так… заглянуть в человека. Может, у тебя всего лишь какое‑то расстройство настроения. Или галлюцинация. Ты не можешь знать наверняка.
– Я знаю, Лен.
– Тогда ты прав. – Гнев струйкой сочится изнутри. – Ты больше не человек. Ты меньше, чем человек.
– Лени…
– Люди должны доверять друг другу, Карл. Нет ничего особенного в том, чтобы верить тому, кого знаешь. И я хочу, чтобы ты мне верил.
– Но не знал.
Она пытается услышать грусть в этом синтезированном голосе. На «Биб» та, может, и пробилась бы на поверхность, но на станции он бы никогда этого не сказал.
– Карл…
– Я не могу вернуться.
– Ты здесь – это не ты. – Она отталкивается прочь, разворачивается и уже едва различает его силуэт.
– Ты хочешь, чтобы я снова стал, – она слышит сомнение в его словах, даже через вокодер, но знает, это не от вопроса, – омерзительным и полным ненависти уродом.
– Не будь дураком. У меня в жизни было немало уродов, поверь мне. Но, Карл, это какой‑то слишком дешевый трюк. Ты вышел из волшебного ящика и – опа! – превратился в мистера Хорошего Парня. Зашел – и снова обернулся Ситэкским Душителем.[28] В реальности так не бывает.
– Откуда ты знаешь?
Кларк держится на расстоянии, она знает. Реально лишь то, что приносит боль. Реально то, что происходит медленно, мучительно, когда каждый шаг вырезан криками, угрозами и ударами.
Его перемена станет реальна только в том случае, если Карла изменит сама Лени.
Естественно, она не говорит ему об этом, но, разворачиваясь и оставляя его на дне, боится, что говорить и не надо. Он сам все знает.
Она просыпается сразу, напряженная и встревоженная. Повсюду тьма – свет выключен, Лени даже закрыла датчики на стене – но это близкая, знакомая мгла ее собственной каюты. Что‑то стучит в корпус, постоянно и настойчиво.
Снаружи.
Коридор достаточно освещен для глаз рифтера. Наката и Карако неподвижно стоят в кают‑компании, Брандер сидит в библиотеке; экраны не горят, все фоновизоры висят на своих местах.
Звук пробивается и сюда, не такой сильный, как прежде, но хорошо различимый.
– Где Лабин? – тихо спрашивает Кларк. Элис кивает в сторону переборки: «Где‑то снаружи».
Лени спускается по лестнице в шлюз.
– Мы думали, ты ушел, – говорит она. – Как Фишер.
Они парят между станцией и дном. Кларк протягивает к нему руку, Карл отшатывается.
– Сколько времени прошло? – Слова выходят слабыми, металлическими вздохами.
– Шесть дней. Может, семь. Я не откладывала… не хотела вызывать тебе замену…
Он не реагирует.
– Мы иногда видели тебя на сонаре, – добавляет она. – Недолго. А потом ты исчез.
Тишина.
– Ты заблудился? – спрашивает она, помедлив.
– Да.
– Но теперь ты вернулся.
– Нет.
– Карл…
– Лени, мне нужно, чтобы ты мне кое‑что пообещала.
– Что?
– Обещай мне. Сделай то же, что и я. Другие тоже. Они тебя послушают.
– Ты же знаешь, я не могу…
– Пять процентов, Лени. Можно десять. Если держать выработку ингибиторов на таком низком уровне, то все будет нормально. Обещаешь?
– Зачем, Карл?
– Потому что я не всегда ошибался. Потому что раньше или позже им придется от вас избавиться, и тогда вам понадобится любое преимущество.
– Идем внутрь. Мы можем поговорить об этом внутри, все там.
– Тут странные дела творятся, Лен. За пределами действия сонара они… Я не знаю, что они там делают. И они нам ничего не говорят.
– Пойдем внутрь, Карл.
Он трясет головой и, кажется, уже отвык от этого жеста.
– …не могу…
– Тогда не думай, что я…
– Я оставил файл в библиотеке. Там все объяснил. Насколько мог в том состоянии, когда был на станции. Обещай мне, Лен.
– Нет. Ты пообещай. Пошли внутрь. Обещай, что мы во всем разберемся вместе.
– Оно слишком многое во мне убило. – Он вздыхает. – Я слишком далеко зашел. Что‑то сгорело, и даже здесь я не чувствую себя целым. Но с вами все будет нормально. Пять или десять процентов, не больше.