— Ну, ладно… садитесь.
Второй мужчина открыл дверцу машины, вышел и пересел назад, потом распахнул заднюю дверцу с моей стороны и жестом пригласил меня сесть. Джизелла села рядом с блондином. Тот повернулся к ней и спросил:
— Итак, куда же мы едем?
— Домой к Адриане, — ответила Джизелла и дала мой адрес.
— Прекрасно, — сказал блондин, — поедем к Адриане.
Обычно, когда я находилась в машине или в каком-нибудь другом месте с мужчиной, которого еще не знала, я сидела неподвижно и молча ожидала, когда он заговорит или начнет действовать. Я по опыту знала, что мужчины сгорают от нетерпения и подбадривать их нет никакой нужды. И в этот вечер я тоже сидела молча и неподвижно, а машина тем временем неслась по улицам города. Лица своего соседа, которому, судя по тому, как мы расселись в машине, надлежало сегодня ночью стать моим клиентом, я не разглядела. Я видела лишь белые, худые руки с длинными пальцами, лежащие на коленях. Он тоже не разговаривал, не двигался и сидел, откинув голову назад. Я подумала, что он робок, и внезапно почувствовала к нему симпатию: ведь я сама была такой же, застенчивость всегда трогала меня, потому что напоминала мне времена, когда я не была еще знакома с Джино. А Джизелла болтала. Ей нравилось, пока это было возможно, разговаривать непринужденно и вежливо, именно так, как разговаривает синьора в обществе уважающих ее мужчин. Потом я услышала, как она спросила:
— Это ваша машина?
— Да, — ответил ее сосед, — я пока еще не заложил ее… А тебе она нравится?
— Очень удобная, — ответила Джизелла довольным тоном, — однако я предпочитаю «ланчу»… она быстроходнее, и амортизаторы у нее лучше… у моего жениха как раз «ланча».
Она не лгала. У Риккардо была именно такая машина. Только он никогда не был женихом Джизеллы, а к тому же она с ним уже давно не встречалась. Блондин засмеялся:
— У твоего жениха небось двухколесная «ланча».
Джизелла была обидчива и легко сердилась из-за всякого пустяка. Она с негодованием спросила:
— За кого вы нас принимаете, а?
— Не знаю… вы сами скажите, кто вы такие, — ответил блондин, — мне не хочется попасть впросак.
У Джизеллы была еще одна мания: в глазах случайных знакомых ей хотелось казаться не той, кем она была на самом деле, она представлялась балериной, машинисткой или богатой синьорой. Джизелла не понимала, что все ее уловки никак не вяжутся с тем, что она так легко позволила зазвать себя в машину и сразу же поставила вопрос о деньгах.
— Мы балерины из труппы Каччини, — важно сказала она, — и мы не привыкли принимать приглашение первых встречных… Поскольку труппа целиком еще не набрана, мы отправились сегодня вечером погулять… я ни за что не хотела принимать ваше приглашение… но моя подруга уговорила меня, вы ей показались порядочными людьми… если только мой жених узнает, мне несдобровать…
Блондин снова засмеялся.
— Мы, конечно, люди порядочные… А вот вы бульварные девки… Что же тут худого?
Тут мой сосед впервые заговорил.
— Прекрати, Джанкарло, — произнес он спокойным голосом.
Я промолчала, хотя мне не понравились эти слова, да еще произнесенные таким презрительным тоном; но в конце концов, это была правда. Джизелла взорвалась:
— Во-первых, это не так… а во-вторых, вы — грубиян!
Блондин ничего не ответил, но сразу же затормозил возле тротуара. Мы находились на какой-то пустынной, плохо освещенной, узенькой улице, стиснутой двумя рядами домов. Блондин повернулся к Джизелле:
— А ну поговори еще… вот возьму и выкину тебя из машины.
— Попробуйте только! — завопила Джизелла, откидываясь на сиденье. Она была скандалисткой и никого не боялась.
Тогда мой сосед наклонился вперед к сиденью шофера, и я разглядела его лицо. Это был брюнет, его растрепанные волосы падали на высокий лоб, у него были большие, темные и блестящие, чуть-чуть навыкате, глаза, тонкий нос, хорошо очерченный рот и некрасивый срезанный подбородок. Он был очень худ, и на шее у него сильно выпирал кадык.
— Прекратишь ты наконец?.. — спросил он у блондина громко, но без раздражения, мне показалось, что он не проявляет настоящего участия, как человек, который вмешивается в безразличное и чуждое ему дело. Голос у него был не сильный и не грубый и, должно быть, легко переходил в фальцет.
— Но ты-то тут при чем? — спросил блондин, оборачиваясь назад.
Однако эти слова он произнес уже совсем другим тоном, как будто сам раскаялся в своей грубости и был рад вмешательству друга. А мой сосед продолжал: