Атриум в Доме Саллюстия в Помпеях
Тогда Катилина, не надеясь более провести свою реформу законным путем, стал готовить восстание против римского правительства.
Одною глухою осенней ночью с разных концов столицы к дому всадника Марка Порция Леки пробирались несколько десятков человек. Они шли, избегая шумных улиц и площадей, без сопровождения слуг, не пользуясь даже фонарями, озираясь по сторонам. У всех под одеждой было спрятано оружие. Подойдя к дому Марка Леки, они тихо стучали железным кольцом, укрепленным в двери; привратник, ожидавший их в передней, немедленно впускал их и тотчас же снова запирал дверь. Наконец, все те, кого ожидали, сошлись: тут были по большей части люди, принадлежавшие к высшему слою римского общества, сенаторы и всадники; но они были известны всему Риму тем, что не дружили с остальными членами своего сословия: одни из них разорились, впали в долги и сблизились с демократами; другие искренно сочувствовали планам народной партии. Тут были городской претор П. Лентул, сенатор Л. Варгунтей, молодой Гай Корнелий Цетег и многие другие знатные и богатые люди. Позднее других пришел Катилина. Он вошел в комнату, где собрались его сторонники, неровной и торопливой походкой, усталый от хлопот предшествовавших дней. В эти дни в Рим толпами из разных местностей Италии приходили крестьяне, которых сам Катилина призывал в столицу, и Катилина не знал покоя ни днем, ни ночью, устраивая их в Риме, снабжая оружием и ведя с ними непрестанные беседы. Кроме того, много времени и сил отнимали у него и переговоры с его сторонниками, жившими вне Рима. Его обычно бледное лицо стало еще бледнее под влиянием нескольких проведенных им без сна ночей, а глаза светились блеском возбуждения. Зорким взглядом окинув собравшихся, он недовольно нахмурился: среди них не было тех, кого он в эту минуту более всех хотел увидать, – Красса и Цезаря. Несколько дней назад он осторожно дал им понять, что очень хотел бы их видеть на собрании у Леки, но они не пришли. «Испугались, – мелькнуло в его голове, – да и я-то напрасно на них надеялся; они слишком осторожные люди, и в восстании никогда не согласятся принять участие, даже и тайно. Обойдемся и без них». Затем, заняв место посреди стола, он посвятил собравшихся в свои планы. «Вы знаете, – сказал он им, – что теперь недовольными полна вся Италия. Чуть не все стонут под тяжестью долгов, а крестьяне разорены малоземельем и безденежьем. На севере, по всей Этрурии бродят толпы неимущих крестьян, которых Сулла согнал с их земли и лишил крова. Многие из них занимаются грабежом и разбоем, потому что ничем другим не могут добыть себе пропитания; но если мы дадим им в руки оружие, то из них выйдет превосходное войско. С ними я давно состою в переговорах, а теперь я отправил к ним нашего общего друга, Гая Манлия, и он подготовляет среди них восстание, привлекая к себе со всех концов сторонников. И в Риме не только среди ремесленников и прочей городской бедноты, но и среди нашего круга много людей, совершенно разоренных долгами, людей, которых неумолимые ростовщики своею жестокостью лишили и доброго имени и имущества. Они примкнут к нам по первому зову. Вы видите, что, для того чтобы иметь успех, нам нужны только смелость и решительность. Но… – Катилина еще сильнее нахмурился, – их-то и не вижу среди вас. Вы проводите время в играх и удовольствиях, не думая о том, среди какой опасности мы теперь живем. Цицерон следит за каждым нашим шагом, проникает во все мои планы, а вы только праздно болтаете, ничего не предпринимая, чтобы ослабить его энергию. Меня одного не может хватить на все; я и так разрываюсь на части. И теперь, товарищи, я жду от вас не одних слов, но и поступков; одним из вас надо оставить веселую жизнь в Риме и отправиться в те места Италии, где народ уже волнуется, и призвать его к восстанию, а другие должны остаться в Риме, чтобы возмутить здесь простонародье. Но прежде всего нам надо избавиться от Цицерона, и относительно этого я прежде всего жду от вас помощи, товарищи…»