Паоло Буффа затаив дыхание слушал чтеца. Вокруг была тишина. Лишь с дальних концов площади по-прежнему доносился глухой базарный шум.
— «В течение семи месяцев Кола ди Риенцо держал бразды республиканского правления, и если бы ему удалось кончить так же, как он начал, то это было бы дело скорей божественное, чем человеческое, — отчетливо выговаривая слова, читал школяр. — Такому человеку, принесшему себя в жертву ради вашей славы, а не ради своей гордости, вы, не колеблясь, должны прийти на помощь… Осмельтесь же на что-нибудь, заклинаю вас памятью истории Рима, останками великих предков, милосердием господа, завещавшего любить ближних и помогать несчастным! Страх недостоин римлян!
Сделайте все для спасения того, о ком я говорю! Будьте единодушны, пусть мир узнает, что у римского народа одна воля и один голос… Требуйте узника или по крайней мере справедливости и освободите Риенцо от недостойной его тюрьмы!»
Едва послание Петрарки было дочитано, рыночная площадь забурлила и огласилась сотнями криков.
— Свободу Коле ди Риенцо! Долой сенаторов! Да здравствует трибунат!
Столяр Паоло Буффа вдруг поднял руку и громко воскликнул:
— Идем к Капитолию! Потребуем народного собрания!
Его дружно поддержали:
— На Капитолий! Все на Капитолий!
Толпа, вооружаясь валявшимися под ногами камнями, с яростными возгласами устремилась к Капитолийскому дворцу.
— Как только кончится прием испанского посла, я позову вашу милость. — Папский камерарий слегка поклонился и бесшумно исчез за дверью.
Кола ди Риенцо остался один в малом гостевом зале Авиньонского дворца. Прихрамывая, он подошел к высокому венецианскому зеркалу, вделанному в стену, и взглянул на свое отражение. В новом, отлично сшитом камзоле и дутых штанах из дорогого сукна, в кожаных узконосых сапогах, какие носили рыцари, он выглядел не так уж плохо.
Конечно, трехлетнее заключение оставило следы. На лице появились морщины, борода стала почти седой, а ведь ему всего 38 лет. Последние месяцы он провел в постоянном ожидании казни в одиночной полутемной камере, под одной из башен папской резиденции.
Но, слава богу, теперь все позади. Бороду можно подкрасить или сбрить, а чрезмерная худоба и бледность начали понемногу проходить благодаря хорошему питанию и ежедневным прогулкам по дворцовому парку. Только вот с правой ногой беда. То место, где была надета колодка с тяжелой цепью, которой он был прикован к стене, очень болело. Хотя придворный врач и дал целебные мази, вряд ли он перестанет хромать прежде, чем доберется до Италии.
При мысли о предстоящем возвращении на родину сердце Колы забилось сильнее. Неужели он опять увидит Рим? Наконец-то божественное провидение вспомнило о нем. Чудесное избавление пришло в тот миг, когда, казалось, не было никакой надежды. Правда, небесная милость была возвещена устами человека, мало походившего на ангела. Это был всего-навсего старый тюремный надзиратель, обычно угрюмый и молчаливый. Однажды он явился в камеру и, сам заговорив вдруг с узником, сообщил о смерти Климента VI.
Дальше события разворачивались быстро. Недели через полторы пришло известие об избрании конклавом нового папы. Им стал француз Этьен Обер, получивший имя Иннокентий VI. Новый первосвященник вскоре потребовал к себе дело узника. Рассмотрев его, он объявил, что в поступках и речах бывшего трибуна не было ничего, противоречащего христианской религии, и потому нужно отменить приговор; тем более что римское население настойчиво выражало желание видеть его свободным.
Кола ди Риенцо улыбнулся. Кажется, маг-сарацин, предсказав возвращение в Рим, не ошибся. Один папа велел его казнить, другой миловал и, вероятно, пошлет в Италию. Слухи о волнениях в Вечном городе проникали даже сюда, за толстые стены Авиньонского дворца. Размышления Колы были прерваны появлением камерария. Тот молча проводил его в рабочий кабинет папы. Иннокентий VI, болезненного вида человек, в очках, с усталым лицом, изборожденным старческими морщинами, поднялся из-за стола и отослал камерария. Подойдя к гостю, опустившемуся перед ним на колени, он положил ему руку на плечо и сказал:
— Встань! Встань, сын мой, и соблаговоли выслушать нас. Мы знаем, ты долго подвергался гонениям и перенес многие невзгоды. Но такова участь всех, кто хочет добра, не умея бороться со злом.
Папа прошелся по комнате, остановился у окна и, внимательно посмотрев оттуда на собеседника, продолжал:
— Ты хотел привести Италию к миру, а там по-прежнему не утихают войны. Ты собирался сделать Рим оплотом порядка и добродетели, а он, как и раньше, остается рассадником смут и пороков.
— Чтобы избавиться от междоусобиц, надо обуздать баронов и объединить страну, — тихо произнес бывший римский трибун.
— Совершенно верно, — согласился Иннокентий VI, — только свершить это может лишь церковь. И мы постараемся в ближайшее время дать народам Италии желанный мир и спокойствие. Кардинал Альборнос, лучший из наших кардиналов, назначен легатом и викарием всех наших владений на Апеннинском полуострове. Тебя же мы намерены направить в Рим, если ты, впрочем, выразишь согласие.
— Я готов! — радостно воскликнул Кола ди Риенцо.
— Однако, не скрою, мы рассчитываем, что, наученный горьким опытом, ты употребишь свои силы и влияние на действительное водворение общественного блага. — Папа подошел к столу и, взяв один из лежавших там свитков, продолжал: — Вот письмо к римлянам. Мы отправим его сегодня же в «Совет тринадцати». Послушай, это касается тебя. — Иннокентий VI, придерживая очки, стал неторопливо читать: — «Хотя по поводу возлюбленного сына нашего, благородного мужа Николая Риенцо, вашего согражданина и рыцаря, было говорено много худого, как нашему предшественнику, блаженной памяти папе Клименту Шестому, так и нам; хотя против него веден был даже процесс, однако мы, направляемые божественным милосердием и принимая во внимание, что, хотя Этот рыцарь, ныне содержащийся в нашей темнице, многое преувеличивал, зато совершил много действительно хороших и великих дел…»
Папа бросил на гостя быстрый взгляд и, сделав многозначительную паузу, закончил:
— «И учитывая, что ваше единодушное и всеобщее желание, которое неоднократно высказывалось, заключается именно в его освобождении и возвращении в город, мы сняли с него всякие обвинения, освободили от всех тех наказаний, к каким он был приговорен, и, выпустив его из темницы, в скором времени пришлем к вам».
Дочитав письмо, римский первосвященник с улыбкой сказал:
— Надеюсь, мы будем добрыми друзьями, не так ли?
— Не знаю, как благодарить ваше святейшество, — взволнованно произнес Кола. — Вас послало мне само небо!
— Я просто забочусь о деле, которому служу, — задумчиво глядя на собеседника, отозвался папа. — Каждый из нас в меру своих сил выполняет волю всевышнего. А теперь, сын мой, иди готовься в дорогу.
Ждать! Опять приходится ждать! Уже десять месяцев, как он покинул проклятый Авиньон, но до сих пор никак не может добраться до Рима.
Кола остановился у маленькой беседки и с надеждой взглянул в глубину сада, где находился дом его новых приятелей. Мессере Аримбальдо и мессере Бреттоне, младшие братья знаменитого кондотьера Монреаля, были самыми богатыми людьми в Перудже. Он познакомился с братьями в расчете достать через них денег для найма солдат. Возвращаться в Капитолий без хорошего отряда было немыслимо.
Бывший трибун вспомнил о неудачах, которые преследовали его на родине. Не успел он пересечь границу Италии, от Иннокентия VI поступило распоряжение отправиться в Монтефьясконе к папскому легату кардиналу Альборносу. Затем началась война между Альборносом и Джованни ди Вико, и ему пришлось принять в ней участие в качестве рыцаря.