— Наконец-то! Наконец я снова с вами! — обнимая жену, взволнованно говорил Кола ди Риенцо. — Господь не зря выдумал разлуку. Разве можно было бы испытывать без нее такую радость.
— Как ты исхудал, милый, — со слезами на глазах улыбалась Нина. — Полюбуйся скорей на свою дочку. Ведь ты ее еще не видел.
Кола подошел к спавшей в колыбели девочке. Он долго смотрел на ребенка, чувствуя в глубине сердца необычайную нежность.
— Уже такая большая!
— Маддалена! Назвали так в честь бабушки.
— Лоренцо наш тоже очень подрос.
— Все ждал тебя. Каждый день спрашивал, когда вернешься.
— Молодец, скоро будешь мне помощником, — крепко поцеловал сына Кола. — Сбегай-ка к Манчини. Сообщи, что я здесь. Пусть дед Франческо и Чекко идут сюда.
Мальчик, кивнув, исчез за дверью.
— А ты, Бернардо, все такой же. Только порыжел еще сильнее.
Кола прижал брата к груди и повернулся к остановившемуся в дверях старику.
— Познакомьтесь! Волкано — мой спаситель. Мы едем с ним из самого Авиньона. — Он озабоченно кого-то поискал глазами. — Но где Ирена? Что-то я не вижу своей сестры?
— Неужели не знаешь? — улыбнулась Нина. — Три месяца назад она обвенчалась с твоим другом Туаллато. Этот любитель стихов успел окончить университет и получить звание нотарий. Он помогал нам, когда против тебя затеяли процесс.
— Нас хотели выгнать из собственного дома, — угрюмо произнес Бернардо. — Суд вынес уже решение о конфискации траттории. Спасибо, друзья собрали деньги и внесли залог. До твоего возвращения нам разрешили остаться. Что будет теперь?
— Теперь все будет хорошо!
Кола ди Риенцо достал из-под камзола свиток и помахал им в воздухе.
— Даже сенаторы не посмеют тронуть доверенное лицо папы. — Он протянул свиток брату.
— Какая тяжелая печать. — Бернардо подошел к окну, рассматривая оттиск на свинце. — Что тут, крест и имя его святейшества?
— Ты не ошибся. Это гербовый знак Климента Шестого. Он назначил меня своим нотарием. Отныне я буду вести дела и оформлять бумаги городской апостолической камеры.
— Значит, кончились наши беды! — просияв, воскликнула Нина. — Ты здорово придумал. Церковь не даст в обиду тех, кто работает на нее.
— Благодарите вот кого. — Кола кивнул в сторону скромно стоявшего на пороге старика. — Без советов Волкано вряд ли удалось бы убедить папу.
Все с уважением посмотрели на седобородого гостя.
— Если уж ты кому обязан, так Петрарке, — смущенно заметил Волкано. — Лишь его заступничество спасло тебя.
— И это правда, — согласился Кола ди Риенцо. — Вы оба оказали мне неоценимые услуги.
Кола взял старца под руку и подвел к столу:
— Садись, отец. Пусть наш дом станет и твоим домом. Мы будем счастливы, если ты пожелаешь остаться здесь навсегда.
— Спасибо, сынок, — растроганно сказал Волкано. — Но Рим слишком опасное убежище для таких людей, как я.
— Куда же ты пойдешь теперь?
— Думаю создать скит где-нибудь в глуши. Я знаю в горах одно место. Там есть деревушка в лесных дебрях, куда не всякий доберется.
— Свободной птице в лесу привольней, — согласился Кола. — Только мне будет трудно без твоих советов. В том деле, что я задумал, твой опыт очень бы пригодился.
— Не беспокойся, друг. В трудную минуту можешь рассчитывать на меня.
— Неужели ты не хочешь даже погостить у нас? Поживи хоть немного.
— Ваш дом у всех на виду. Ты теперь папский нотарий. Не забывай, за каждым твоим шагом следят. Первое время надо быть вдвойне осторожным.
— Тогда возьми по крайней мере папский дар. Ведь он получен за твои советы. — Кола достал из-за пояса замшевый кошелек и протянул Волкано.
Тот спокойно отстранил его руку:
— Пускаясь в путь, не следует отягощать карман таким грузом. Не пристало страннику иметь дело с золотом. Это лишь вводит в соблазн ближних.
— Но как я могу отблагодарить тебя?
— Ты уже отблагодарил, — улыбнулся старик. — Разве найти доброго друга стоит меньше, чем получить горсть жалких монет? Пусть деньги его святейшества послужат нашему общему делу. А сейчас я должен идти. Лучше, чтоб меня тут не видели.
Волкано обнял Колу и, простившись с его женой и братом, покинул тратторию.
На башне Дворца Сенаторов пробило полдень. Кола ди Риенцо собрал разложенные на столе бумаги и запер их в стенной шкаф с резными дубовыми дверцами. Сидевший в другом углу зала писарь городской апостолической камеры, молодой монах-францисканец брат Андреа, вопросительно взглянул на него.
— После обеда не вернетесь?
— У меня дела в городе, — отозвался Кола.
— Что передать, если придут от его преосвященства?
— Скажи, завтра я сам зайду к епископу.
— Напрасно вы затеяли этот скандал в сенате, — отвел глаза францисканец. — Все равно Колонна и Орсини сделают по-своему.
— Пусть делают, зато весь город будет знать, что они грабители.
— Кто же этого не знает, — вздохнул монах. — Когда зерно перевозят на их судах, они дерут за него сколько вздумают.
— Потому что никто не решается сказать им это открыто. Но я молчать не собираюсь. Рим мог бы нанять корабли у генуэзцев. Тогда горожанам не пришлось бы платить за хлеб втридорога.
— Ходят слухи, на заседании тайного совета вы назвали советников капитолийскими собаками, а Колонна и Ор-сини алчными волками?
— Они и есть волки, только сосать кровь из бедного люда им осталось недолго.
— Говорят, один из грандов даже поднял на вас руку?
— Судья ди Нормано дал мне пощечину, — зло сказал Кола. — Они пользуются тем, что я простолюдин и не могу вызывать их на поединок.
Он надвинул на голову капюшон и направился к выходу. Перед портиком Дворца Сенаторов, как обычно, толпились купцы, подмастерья, горожане-просители. Увидев папского нотария, все замолкли и почтительно расступились.
Кола ди Риенцо заметил в глазах людей смущение и сочувствие. Вероятно, недавнее происшествие в зале заседаний уже стало достоянием гласности и обсуждалось по всему городу. Молодой римлянин с горечью подумал о своем бессилии.
Скоро год как он — папский нотарий. Изо дня в день ему приходится оформлять сделки церковной казны, присутствовать в городских коллегиях и в «Совете тринадцати». По должности он поддерживал постоянные сношения с викарием папы, с сенаторами, префектом и другими высшими чиновниками.
Но разве это помогло хоть немного изменить положение в Риме? Разве прекратились грабежи, насилия и бесчинства грандов.
Видно, прав был Волкано. Напрасно терял он время, доказывая и убеждая там, где его не слушали. Лишь те, кто страдал от беззакония и произвола, могли помочь ему навести порядок в родном городе.
Капитолийская площадь перед Дворцом Сенаторов с раннего утра была полна народа. Изображенная на стене дворца большая яркая картина привлекла сотни горожан и сельских жителей, собравшихся, как обычно, по воскресным дням у городского рынка. На ней было аллегорически представлено плачевное состояние Рима и виновники его несчастий. В центре тонул корабль, на который со всех сторон дули звери.
Люди толпились, дивясь невиданному зрелищу. Острые на язык школяры громко читали надписи под фигурами и объясняли содержание изображенного. Впрочем, и без их помощи смысл рисунков был ясен каждому.
— Рыло-то, рыло у свиньи — совсем как у сенатского судьи ди Нормано! — раздавались в толпе возгласы.
— А дряхлый лев рядом! Эк дует гривастый. То ведь сам старик Стефано Колонна.
— Орсини тоже досталось. Вон их герб на шее у волка. Смотри, как пыжится серый дьявол. Вот-вот лопнет!
— Не терпится бестии потопить корабль.
— Прочти еще, что вещает девушка в белом? — обратился горбатый ткач Симоне к стоявшему впереди рыжему подростку в студенческой куртке.
— Это вера молит всевышнего: «Когда погибнет Рим, что станется со мной!»