– Что ты меня…
У меня отказал голос. Горло сдавила паника. Джейми сидел на корточках перед комодом, выдвинув самый нижний ящик, из которого струились волны цвета.
– Нет!!! – прохрипел я не своим голосом. Я выплюнул это слово, как что-то острое и зазубренное, оно царапало мне язык, как битое стекло, как колючая проволока… Я уже истекал кровью. – Не смотри!
– Роб? – он повернул ко мне голову, одновременно неловко пытаясь задвинуть ящик обратно, но так и оставил его наполовину открытым. – Я никуда специально не лазил. Я спросил, где взять футболку, и мне показалось, ты сказал…
Он замялся, потом недоуменно распахнул глаза.
– А что это? Это у тебя от матери осталось?
– Что?.. Да нет, ты что… – его предположение было настолько далеко от истины, что я даже разозлился, что он так тупит. Даже паника немного отступила. – С ума сошел? Ты что, полным уродом меня считаешь?
Ладно, это можно было сказать и повежливее.
Он плавно поднялся на ноги и сделал шаг ко мне. Не от меня.
– Я никем тебя не считаю. Значит, это твои вещи? Ты любишь кроссдрессинг?
Меня резанул его тон – чуть более осторожный, чем требовалось. Блять, пусть бы уж назвал извращенцем и уродом, все лучше, чем это терпеливое и снисходительное обращение!
– Это не женское белье, если ты это имеешь в виду. Оно мужское. Просто… – злость уже перегорела, в голове мутилось, а все ощущения притупились от шока. Я вдруг осознал, что стою совершенно голым, и попытался поплотнее завернуть полотенце на талии, с трудом закрепив толстую махровую ткань. – Просто…
Договорить я так и не смог.
– Ладно, – кивнул он. – Тогда в каком ящике футболки?
– Второй сверху, – глухо ответил я.
Я стоял и смотрел, как он открывает мой ящик, вытаскивает простую белую футболку и натягивает на себя так непринужденно, как будто он один в комнате.
– Я так понимаю, ты хочешь, чтобы я ушел? – Джейми присел на кровать надеть ботинки, все так же никуда не торопясь. – Не мешал тебе упиваться своим позором?
– Что? – Я сделал шаг вперед, но остановился, почувствовав, как между нами выросла стена, пусть невидимая глазу, но от этого не менее прочная. – Да, я… я хочу, чтобы ты ушел, ты… ты… нарушил личное пространство!
– Я по ошибке открыл не тот ящик, – сказал он ровным бесцветным голосом. – Больше ничего. Я и сам хочу уйти не меньше, чем ты жаждешь меня выгнать, но совсем не из-за того, из-за чего ты думаешь.
– Конечно, – я повесил на лицо фальшивую улыбку, как будто, типа, поверил. – Ты только что хотел приготовить мне обед, а теперь не хочешь больше меня видеть, и это совсем, блин, никак не связано с тем, что я люблю шелковое белье и чулки на поясе. То есть вообще никак, – я издевательски поднял брови, как будто сарказм мог чем-то помочь. – Тогда расскажи мне, дураку, как это я умудрился разрушить наши отношения, когда меня даже в комнате в этот момент не было!
Джейми встал и указал рукой на злосчастный ящик.
– Там что, краденые вещи? Снятые с убитых? Отнятые у ребенка?
Меня аж затошнило.
– Нет, конечно! Это мои вещи. Есть сайты… Там… заказываешь…
– Тогда почему ты стыдишься их? – требовательно спросил он. – Тебя это заводит. И никому не мешает! Я же рассказал тебе, что меня возбуждает идея связать партнера и выпороть его. Добровольно, да, но, чтобы ты знал, во время дрочки фантазии у меня возникают довольно мрачные. И я не стыжусь их! Я ничего этого не стыжусь, блин, хотя желания-то, прямо скажем, небезобидные. А твой кинк? Безобидный совершенно.
– Зато над тобой, если что, хоть смеяться не будут! – как он не понимает, что это не одно и то же? – А надо мной все будут смеяться…
– Все? Кто, блин, такие «все»? Если ты встречаешься со мной, – он ткнул себя пальцем в грудь, – то тебя должен волновать я, а не «все»! А я не смеюсь. Я даже не улыбаюсь. И не осуждаю. Но то, что ты сам этого стыдишься… Ты разочаровал меня, Роб. Вот почему я ухожу.
Интересно, он что, рассчитывал, что я его буду упрашивать остаться? Просить прощения?
– Ну и отлично! Вот и вали отсюда.
В дверях он обернулся.
– Если бы я хоть раз увидел тебя в чем-нибудь из этого ящика, – в его голосе слышалось острое сожаление. – Я так хотел увидеть настоящего тебя, а не только ту часть, которую ты считал возможным мне показать.
Я не двинулся с места, пока не хлопнула входная дверь.
Из нижнего ящика торчал кусочек алого кружева, и я опустился на колени, чтобы чуть выдвинуть ящик и затолкать вещицу внутрь.
Мои кружева. Мой шелк, мой атлас. И Джейми с его кожей.
Это не одно и то же, что бы он ни говорил.
****
Это был мой кинк. Мой секрет. Мой восхитительный, чувственный, запретный секрет.
Уже не секрет. Теперь знает Джейми.
Я взял в руки белый топик; поднес к лицу, вдыхая легкий аромат специального мыльного порошка, которым вручную стирал деликатные вещи, фанатично следуя инструкции по уходу…
…И начал рвать на куски, вспарывая швы, раздирая шелковую ткань.
Я и сам хочу уйти.
Я содрогался в сухих, бесслезных рыданиях, тяжело дыша. Схватил другую шелковую вещь – еще одну прекрасную, возбуждающую фантазию, – материя перекручивалась, сопротивляясь мне, когда я с силой потянул ее в стороны. Слезы, наконец, хлынули из глаз и потекли по щекам; я не мог их остановить. Так я плакал всего раз в жизни, когда умерла мама, – не сдерживая диких нечеловеческих звуков, которые вырывались у меня вместе с дыханием. Я почти не слышал себя, наверное, вообще не понимая, что эти звуки со мной как-то связаны, потому что меня и самого здесь не было – я растворился в потоке бешенства и отчаяния.
Рукам уже было больно. Шелк на самом деле прочнее, чем кажется, а кружева царапаются. Едва затянувшиеся ранки и царапины от грубой работы у меня на руках открылись и оставляли кровавые мазки на обрывках – отчетливые на белом и нежно-голубом; почти невидимые на черном.
Я пытался взять себя в руки, презирая себя за то, что так распустился. От плача заложило нос, и разболелась голова. Я пошел в ванную, отмотал туалетной бумаги, высморкался. Умылся. Стало немного полегче – физически. Но душевная боль никуда не делась.