Я откинулся назад, сложив руку горстью, предлагая ему свое тело для творчества. Кожаная куртка сползла назад, и я замер, выгнувшись в неудобной позе, с все еще колотящимся сердцем, быстро поверхностно дыша. Этот оргазм только заставил меня хотеть еще; до удовлетворения было еще очень далеко.
Он обмакнул кисть в быстро подсыхающую лужицу и написал на мне одно слово: «МОЙ». Коротко и ясно. Крупными прописными буквами. Я чувствовал на себе каждую букву так остро и отчетливо, как будто она была вырезана на моей коже ножом.
Держать эту позу, пока он фотографировал, было пыткой, которую я сам на себя навлек. Надпись подсыхала под горячей лампой, стягивая кожу и отваливаясь хлопьями.
А потом я взял его член глубоко в горло, жадно втягивая его в себя, а в конце глотая, сколько он дал, прежде чем отстраниться и забрызгать исчезающую надпись у меня на груди, ставя новую метку.
Я всегда любил делать минет, но после обычно старался побыстрее отстраниться и размять затекшую челюсть; с Джейми, я потянулся за ним, когда он вышел, пытаясь догнать и лизнуть его еще разок, но он уже взялся за фотоаппарат.
– Обязательно надо снять тебя вот так… Да, подними на меня взгляд… Нет, губы не облизывай, я хочу, как есть…
Вот эта часть оказалась хорошей проверкой моей способности подчиняться ему. Все, что мы делали до этого, было проще. А сейчас, когда я кончил, и он тоже, мне сложно было принять то, что сцена еще продолжается и закончится, только когда он скажет. Мне уже хотелось в душ, смущение и неловкость усиливались по мере того, как спадало возбуждение, но он очень хотел меня доснимать. Если он и заметил мое недовольство, то комментировать не стал, но камеру отложил гораздо раньше, чем я ожидал, и велел мне идти мыться.
Меня слегка расстроило то, что он не пошел со мной, но, по-быстрому приняв душ в его крошечной ванной, я понял, что вдвоем нам бы там было просто не развернуться. Я пару раз приложился локтем об стенку, намыливая грудь.
Когда я вышел, он уже ждал меня со стаканом пива и готовыми фотографиями на экране. Не все получились хорошо; некоторые он удалял без комментариев, пока не осталось штук десять или чуть больше. Мы с ним рассматривали их в молчании. Я пытался смотреть объективно, сосредоточившись на тех, где не было видно лица, потому что так легче было оценивать. Черт, снимки вышли безумно эротичные.
– Не беспокойся, я могу их удалить, когда ты уйдешь, – сказал Джейми.
– Не надо. И я бы не отказался получить копии.
Ему определенно было приятно это слышать. Он тут же отправил их мне на мейл, а потом опять развернул одну, ту, на которой свет падал прямо на слово, написанное у меня на груди, и его можно было прочитать – по крайней мере, если знать, что оно там есть.
– Ты обалденно получился, Роб. Фотографии шикарные. И всю сцену отыграл идеально. Но… разве это ты? Это все, что в тебе есть?
Его скепсис был очевиден, и я не знал, что ответить, поэтому решил блефовать.
– Я делал то, что ты хотел. Ты же знаешь, что я никогда раньше не участвовал в Д/С сценах, но я старался…
Он покачал головой, как будто был чем-то недоволен, или его что-то тревожило.
– Ты был великолепен, но это не ты. Точнее, это не все. Я вижу на фотографиях. Как будто ты… что-то пытаешься спрятать внутри.
Чертовы художники с их обостренным восприятием. Мама тоже была такой. Слава богу, я был по большей части предоставлен сам себе, но уж если я попадал в поле ее зрения, она не успокаивалась, пока одну за другой не рушила все мои защитные стены, оголяя живое трепещущее нутро, которое я предпочитал ограждать от посторонних глаз.
– Слушай, Джейми. Это было здорово, правда. Горячо. Я бы с удовольствием повторил, с играми или без. Но мы же только познакомились. Не думаешь же ты, что можешь вот так запросто меня прочесть? Это невозможно.
Я покрылся холодным потом, и вонючий страх физически отравлял каждый вдох. Если я и расскажу ему когда-нибудь о своем кинке, это будет на моих условиях. Когда это будет откровенность, а не вырванное признание.
– Эй, – Джейми взял мое лицо в ладони, но не нежно, а наоборот, твердо, возвращая меня в реальность. – Я не это имел в виду, и ты прекрасно это знаешь, но я не собираюсь давить на тебя.
Он поцеловал меня, и продолжал целовать, игнорируя тот факт, что я не отвечаю, пока я не сдался, жадно целуя его в ответ, чувствуя, что эта жадность выходит за рамки физического желания. Когда мы оторвались друг от друга, я дрожал и отчаянно цеплялся за него. Боже.
– Ты совсем не кажешься мне чужим, – шептал он мне на ухо, успокаивающе гладя по спине. – Пожалуйста, не надо со мной, как с чужим… Можешь мне рассказать столько, сколько захочешь… Или ничего не рассказывать… Только не надо вести себя так, как будто то, что мы только что делали, для тебя ничего не значит…
Кое-что я вполне мог ему рассказать – в какой-то момент он все равно должен будет об этом узнать, – и это был неплохой способ проверить, умеет ли он держать язык за зубами. Я высвободился из его объятий.
– Хорошо. Я расскажу тебе одну вещь, которую не говорю всем подряд, если ты обещаешь не трепаться.
– Обещаю.
Мне понравилось, что он на секунду задумался, прежде чем ответить, – когда обещание дается быстро и легко, это настораживает.
Я махнул рукой в сторону репродукции «Пируэта».
– Дженна Валенс была моей матерью.
Люди по-всякому реагировали на это сообщение. Одни переспрашивали «кто?!», другие считали, что я вру, третьи тут же решали, что я богат и должен быть просто счастлив потратить на них свои деньги.
Джейми резко втянул в себя воздух и сказал с ясной искренностью:
– О господи, Роб, мне так жаль. Я понимаю, уже несколько лет прошло, но со смертью матери или отца свыкнуться невозможно. Хочешь, я уберу картину, если тебе тяжело на нее смотреть?
Меня буквально затопила очищающая волна облегчения и удовольствия от того, что Джейми отреагировал без банальности, без пошлости.
– Не надо, пускай висит. Хотя она бы с тобой согласилась, что это не лучшая ее работа.
Он не стал извиняться; еще одно очко в его пользу.
– Нет, но она все равно очень хороша. Она здесь использует цвет для создания объема, и это так… – он расстроенно покачал головой от невозможности выразить собственную мысль. – Блин, никогда не мог объяснить это словами… А ты сам рисуешь?
– Я даже не малюю.
Мои слова его развеселили.
– Тогда не буду тебя грузить долгими рассуждениями, но можешь мне поверить, я ее большой фанат.
– Может, покажешь мне что-нибудь из своего?.. – я в ту же секунду пожалел о своих словах, но он снова покачал головой.
– Страшно.
– Да я не разбираюсь в искусстве. Совсем. Ничего в нем не понимаю. Так только, нахватался от матери и ее знакомых… Могу только оценить на уровне нравится – не нравится.