Бывают, однако, жаргоны, где предпочтительных номинативных зон нет, вернее сказать, они слишком неспецифичны. Так, весьма сложный по структуре жаргонного словообразования слэнг лондонских кокни порой возводился к «криминальным кокни» (Partridge, 273–274), однако в этом жаргоне абсолютно преобладают названия частей тела, социально-возрастных групп, выпивки, секса и категорий родства, то есть всего, что богато представлено почти в любом жаргоне, — а больше ничего там, в сущности, и нет. Это не значит, что определить характер такой и сходных групп по предпочтительной номинативной зоне нельзя, напротив, отсутствие предпочтительных зон для таких групп само по себе является специфической социальной характеристикой. Нужно подчеркнуть, что практически во всех подобных случаях речь идет о социальных низах столичного населения — о людях, хоть и не имеющих достаточного состояния и образования, но знающих толк в жизни уже потому, что живут они в столичном городе. В эпоху империй любой столичный житель был в известном смысле элитой (существует, например, немало анекдотов о версальских истопниках, составляющих протекцию провинциальным аристократам) и несомненно сознавал свою элитарность: он был рассказчик, остряк, говорун и, конечно же, отличался оригинальными речевыми стереотипами, как Сэм Уэллер или бравый солдат Швейк. Этот социальный тип всегда привлекал внимание писателей, но лингвистами обобщался нередко в безликих «носителей городского слэнга», что справедливо лишь со значительными оговорками. Таким образом, отсутствие у жаргона предпочтительной номинативной зоны при комплексном анализе никак не препятствует социальной идентификации его носителей.
Наконец, в-третьих, едва ли не наиболее значимым результатом описания группы через используемый ею жаргон может быть выделение актуальной для данной группы иерархии ситуаций. Само собой разумеется, что для каждого члена общества (и, соответственно, для каждого члена языкового сообщества) существует некая иерархия жизненных ситуаций, находящая отражение в языке: скажем, для щеголя эпохи Карамзина самой значимой ситуацией был коллективный досуг в салоне, и обслуживался этот досуг знаменитым «щегольским наречием». Так и любой носитель любого жаргона пользуется этим жаргоном для описания наиболее значимой для него как члена микросоциума ситуации: для воров это воровство и последующее использование добычи, для школьников — школа с ее неизбежным антагонизмом учеников и учителей и столь же неизбежным соперничеством со сверстниками, для охотника — охота, для актера — театр и все околотеатральное пространство, для наркомана — кайф. Последний пример во многих отношениях показателен.
Коль скоро для наркомана на вершине иерархии ситуаций находится кайф, естественно предположить, что и жаргон обслуживает в первую очередь именно ситуацию кайфа — а это далеко не так. Самое слово «кайф» и все его производные или образованные с ним словосочетания (кайфовый, закайфовать, ловить кайф, ломать кайф) неспецифичны и применимы, в сущности, к любому эйфорическому состоянию — даже к удовольствию от послеобеденного кофе, турецкое название которого «кейф» и послужило источником кайф’а. Мои материалы демонстрируют, что в жаргоне наркоманов было и есть исключительно много слов для обозначения разного рода дури и способов ее добывания (достача — место и время получения наркотика от дилера, баш — порция анаши, косяк — закрутка анаши, сено — маковая соломка, план — анаша, колеса — таблетки), а особенно для разных сортов самодельного героина (русский героин — чаще всего самодельный опий с димедролом, черное, раствор, готовый, СПГ — «с понтом героин» («На дне». 1996. № 16): герыч, герасим, белый; винт — очень дешевая самодельная синтетика («Общая газета». 1998. № 22. С. 6), много слов для обозначения способа или результата использования наркотика (подкуренный, подколотый — по способу употребления; сесть — приступить к систематическому употреблению зелья, например, сесть на иглу, сидеть на сене; задвигаться аптекой — употреблять медикаменты наркотического действия; торчать — пользоваться каким-либо наркотиком; сняться — прекратить употребление наркотика). Слов для обозначения постэйфорических состояний гораздо меньше (пресловутая ломка от абстиненции или недостаточной дозы, вовремя не вмазался — не успел принять наркотик и наступила ломка, пошло на негатив — вместо ожидаемой эйфории наступила депрессия, крыша протекла или поехала — начался психический распад). Характернее же всего то, что совсем мало слов для, казалось бы, главного — для описания самой эйфории (глюк, мультик — галлюцинация, приход — своеобразный ступор, ненадолго наступающий после приема сильного наркотика и предшествующий эйфорическому состоянию). Едва ли не чаще эйфория описывается посредством универсального кайфа и включающих его сочетаний, а иногда посредством столь же универсального балдеть с производными или каких-то иных просторечных либо литературных выражений. Если информанта просят рассказать об эйфории подробнее, он легко и компактно с помощью специфической лексики описывает весь извилистый путь к блаженству и все последствия этого блаженства, но очевидным образом не справляется с описанием самой эйфории: описание выходит сбивчивым, перегруженным отсылками и сравнениями и явно не удовлетворительным, что ощущает и сам информант. С весны 1998 года благодаря открытию на телеканале НTB в рамках программы по борьбе с наркотиками ночного ток-шоу «Сумерки», где в течение нескольких месяцев наркоманы, бывшие наркоманы и прочие заинтересованные лица в свободной манере выражали свои впечатления о кайфе, его разновидностях и его последствиях, мне удалось не только проверить и несколько расширить собранный ранее при опросах материал, но и убедиться, что прежние наблюдения были верны и что апогей блаженства, в сущности, неописуем.