Но отец не заметил моего недовольства, а если б и заметил, не посчитался бы с ним. Держа письмо в руке, он продолжал:
— Итак, Фрэнк, в своем письме от двадцать первого числа прошлого месяца ты извещаешь меня (тут он стал читать письмо вслух), что в таком важном деле, как выбор жизненного пути и занятий, я, по своей отцовской доброте, несомненно, предоставлю тебе, если не право голоса, то хотя бы право отвода; что непреодолимые… — да, так и написано: «непреодолимые» (я, кстати сказать, хотел бы, чтобы ты писал более разборчиво — ставил бы черточку над «т» и выводил петлю в «е») — непреодолимые препятствия не позволяют тебе принять предложенную мной программу. Это говорится и пересказывается на добрых четырех страницах, хотя при некоторой заботе о ясности и четкости слога можно было бы уложиться в четыре строки. Ибо, Фрэнк, в конце концов всё это сводится к одному: ты не хочешь поступать по моему желанию.
— «Не хочу» — не то слово; при настоящих обстоятельствах, сэр, я не могу.
— Слова значат для меня очень немного, молодой человек, — сказал мой отец, чья непреклонность всегда сочеталась с полным спокойствием и самообладанием. — «Не могу» — это, пожалуй, вежливей, чем «не хочу», но там, где нет налицо моральной невозможности, эти два выражения для меня равнозначны. Впрочем, я не сторонник поспешного образа действий; мы обсудим это дело после обеда. Оуэн!
Явился Оуэн — не в серебряных своих сединах, к которым вы относились с уважением, ибо ему тогда было лет пятьдесят с небольшим, но одетый в тот же, или в точности такой же, костюм светло-коричневого сукна, в таких же жемчужно-серых шелковых чулках, в таких же башмаках с серебряными пряжками и в плиссированных батистовых манжетах, которые он в гостиной выпускал наружу, но в конторе старательно заправлял в рукава, чтоб не забрызгать чернилами, изводимыми им ежедневно в немалом количестве, — словом, Оуэн, старший клерк торгового дома «Осбальдистон и Трешам», важный, чопорный, и тем не менее благодушный, каким он оставался до самой своей смерти.
— Оуэн, — сказал отец, когда добрый старик горячо пожал мне руку, — вы должны сегодня пообедать с нами и послушать новости, которые Фрэнк привез нам от наших друзей из Бордо.
Оуэн отвесил церемонный поклон с почтительной благодарностью: ибо в те дни, когда расстояние между высшими и низшими подчеркивалось с чуждой нашему времени резкостью, подобное приглашение означало большую милость.
Памятным остался для меня этот обед. Глубоко встревоженный и даже несколько недовольный, я был неспособен принять в разговоре живое участие, какого ждал от меня, по-видимому, отец, и слишком часто отвечал неудачно на вопросы, которыми он меня забрасывал. Оуэн, колеблясь между почтением к своему патрону и любовью к юноше, которого он в детстве качал на коленях, старался, подобно робкому, но преданному союзнику государства, в которое вторгнулся неприятель, найти оправдание каждому моему промаху и прикрыть мое отступление, — но эти маневры только сильнее разжигали досаду отца и, не защищая меня, навлекали ее также и на доброго моего заступника. Проживая в доме Дюбура, я вел себя не совсем так, как тот конторщик, который
но, сказать по правде, я посещал контору не чаще, чем это казалось мне необходимым, чтобы обеспечить себе добрые отзывы со стороны француза, давнишнего корреспондента нашей фирмы, которому отец поручил посвятить меня в тайны коммерции. Главное свое внимание я уделял литературе и физическим упражнениям. Отец мой отнюдь не порицал стремлений к развитию как умственному, так и физическому. Человек трезвого ума, он не мог не видеть, что они служат каждому к украшению, и понимал, насколько они облагораживают нрав и способствуют приобретению доброго имени. Но он тешил свое честолюбие мечтою завещать мне не только свое состояние, но также планы и расчеты, которыми надеялся приумножить и увековечить оставляемое им богатое наследство.
Любовь к своему занятию была мотивом, который он счел наиболее удобным выдвинуть, настойчиво призывая меня встать на избранный им путь; но были у него и другие причины, которые я узнал лишь позднее. Искусный и смелый, он был неукротим в своих замыслах, каждое новое предприятие в случае удачи давало толчок — а также и средства — к новым оборотам. Он, казалось, испытывал потребность, подобно честолюбивому завоевателю, идти от достижения к достижению, не останавливаясь для того, чтобы закрепить свои приобретения и — еще того менее — чтобы насладиться плодами побед. Постоянно бросая всё свое состояние на весы случая, он всегда умело находил способ склонить их стрелку на свою сторону, и, казалось, его здоровье, решительность, энергия возрастали, когда он, воодушевленный опасностью, рисковал всем своим богатством; он был похож на моряка, привыкшего смело бросать вызов и волнам и врагам, потому что вера в себя возрастает у него накануне бури, накануне битвы. Однако он понимал, что годы или внезапная болезнь когда-нибудь сокрушат его крепкий организм, и стремился заблаговременно подготовить в моем лице помощника, который возьмет у него руль, когда его рука ослабеет, и поведет корабль согласно советам и наставлениям старого капитана. Итак, любовь к сыну и верность своим замыслам приводили его к одному и тому же решению. Ваш отец хоть и вложил свой капитал в наши торговые предприятия, но был, однако, — говоря на жаргоне коммерсантов, — «сонным компаньоном»; Оуэн, безупречно честный человек, превосходный знаток счетного дела, был неоценим в качестве старшего клерка, но ему не хватало знаний и способностей для проникновения в тайны общего руководства всеми предприятиями. Если бы смерть внезапно сразила моего отца, что сталось бы со всеми его многообразными планами? Оставалось одно: вырастить сына Геркулесом коммерции, способным принять на плечи свои тяжесть, брошенную падающим Атлантом. А что сталось бы с самим сыном, если б он, новичок в такого рода делах, был вынужден пуститься в лабиринт торговых предприятий, не имея в руках путеводной нити знаний, необходимой, чтобы выбраться на волю? Вот по каким соображениям, высказанным и невысказанным, отец мой решил, что я должен избрать его профессию; а в своих решениях мой отец был непреклонен, как никто другой. Но следовало всё-таки посоветоваться и со мной; я же с унаследованным от него упорством принял как раз обратное решение.